же отводится роль наблюдателя. Один из тренеров задает вопрос Алексу, используя ранее выбранные слова. Идея метода состоит в том, чтобы Алекс усваивал значение слов в рамках социального контекста. Этот подход коренным образом отличался от традиционно использовавшегося в то время. Марион и я начали тренировку в тот же день с обучения слову «paper» (‘бумага’).

В то утро после Марион я провела с Алексом еще час. Я намеренно игнорировала его, пока он не стал шуметь, потом наградила его бумагой, снова говоря «Paper, Alex, here’s your paper» (‘Бумага, Алекс, вот твоя бумага’).

Каждый хозяин попугая может сказать вам, что его питомец способен выучить спонтанно и некоторым образом случайно несколько слов. Однако занятия хозяина со своим питомцем невозможно сравнить с методом, используемым при обучении попугая коммуникации. Первым нашим маленьким шагом в тренировке было связать каждый новый звук будущего «слова» с объектом. В пояснение можно привести пример со словом «paper» (‘бумага’), которое мы с Марион использовали. Единственный звук, который издал Алекс во время тренировки, был «auf» (‘ауф’). Это был шипящий звук, близкий к шепоту, который он раньше уже издавал. Я дала Алексу пожевать карточку для записи и сказала: «Алекс, дружище, нам с тобой предстоит долгая совместная работа». Алекс ничего мне не ответил, по-прежнему продолжал жевать бумагу и чистить клюв. Но мы наконец начали работать вместе. Впоследствии оказалось, что метод обучения слову «paper» (‘бумага’), выбранный нами, был крайне неудачен. Дело в том, что звук «п» было крайне трудно произнести без помощи губ. Но Алекс сам сделал выбор: он проявил большой интерес к данному предмету, поэтому мы и продолжили дальнейшую работу именно с ним.

На протяжении следующих четырех-пяти недель я повышала сложность задачи для Алекса, побуждая его достичь большего. Например, во время тренировки Марион и я уже ждали от него произнесения двух слогов – «pa-рег» в определенном ритме, пусть звук был еще не совсем близок к реальности. Лишь достигнув этого, мы награждали его бумагой. Этот метод мы называли формированием «звуковой оболочки» (acoustic envelope), по аналогии с термином «звуковая форма» слова в языке человека. Мы также начали показывать Алексу ключ серебристого цвета, чтобы он не ассоциировал процесс вербального общения только лишь с названием бумаги. Постепенно ему все лучше удавалось подражать, и он произносил такие звуки, как «эй-а». Он издавал их, когда Марион и я показывали ему бумагу и спрашивали: «Что это?». В ответ на такой же вопрос о ключе мы получали звук «и-и»[1]. Было совершенно ясно, что Алекс начал понимать суть процесса.

Через несколько недель после начала тренировки Алекс начал осмысленно издавать звуки для идентификации определенных предметов. Он не просто машинально повторял, подражая тому, что слышал от нас. Первое очевидное доказательство этого датируется 1 июля 1977 года. Я заметила, что Алексу нравилось использовать бумагу для чистки клюва, особенно после того, как он съел что-то, оставляющее за собой большое количество отходов, как, например, фрукты. Я часто давала Алексу яблоко, чтобы потом у него возникала потребность в бумаге. Соответственно, я ожидала от него, что эту необходимость получить бумагу он обозначит произнесением каких-либо неразборчивых звуков. В тот день я дала ему яблоко, но забыла дать бумагу. Алекс, как обычно, сидел на верху клетки и вдруг посмотрел на меня взглядом, говорящим «что случилось, дорогая?» (за следующий год он мастерски усовершенствовал этот взгляд). Алекс просеменил к краю клетки, посмотрел вниз, туда, где я хранила бумажные карточки в ящике стола, и сказал «эй-а» или что-то похожее. Без сомнения, этот звук не был случайным. Это был осмысленный глубокий грудной звук.

Я была заинтригована этим случаем, но хотела убедиться, что это не было случайностью. Я дала Алексу бумагу, чтобы наградить его за первый произнесенный звук «эй-а». Какое-то время он с удовольствием жевал ее. Потом я взяла еще один кусочек бумаги и спросила его: «Что это?» Он снова произнес «эй-а». И я снова наградила его. Это происходило более десяти раз. Когда я спросила его в седьмой раз, стало очевидным, что Алекс устал от тренировки. Он энергично чистил перья и периодически что-то произносил своим глубоким голосом. Алекс всегда умел показать, когда он уставал!

«Что за день сегодня!» С этих слов я начала запись в журнале от 4 августа 1977 года. Марион снова работала со мной в этот день. «Алекс сегодня потрясающе поработал!» – написала я. – Он сам себя поправлял, передавал нам предметы и даже улучшил произношение слов». Он воспроизвел звук «п» наилучшим образом и произнес – «рау-ег». Его четкость в соотнесении предмета (ключ) с произнесением его названия потрясающим образом возросла. «Было такое ощущение, что он наконец соотнес слово “key” и понятие ‘ключ’» – написала я радостно, преисполненная гордости от собственного успеха.

Запись в журнале от следующего дня: «Алекс немыслимо глуп сегодня! Он ведет себя так, как будто совершенно забыл те упражнения, которые мы с ним вчера делали. Совершенно невозможно от него добиться, чтобы он произнес освоенное недавно слово “key” (‘ключ’). Слово “paper” он ни разу не произнес четко. Что с ним произошло?» Это меня очень огорчило, если не сказать больше. Я была совершенно сбита с толку. Алекс же выглядел вполне довольным. Он с удовольствием ел банан, издавал мягкие, бархатистые звуки. Он выглядел всё лучше, у него вырастали новые перья на смену старым (которые он выщипал, когда испытал сильный стресс). Мне особенно нравилось яркое оперение хвоста, его новые перья. Однако слова «кеу» и «paper», обозначающие ключ и бумагу, казалось, перестали интересовать Алекса.

Лишь позднее мы узнали, что такой тип поведения совершенно нормален. Швейцарский психолог Жан Пиаже (Jean Piaget) доказывал, что когда дети учатся новому, им требуется время для того, чтобы закрепить информацию перед тем, как ее с легкостью использовать. Через несколько лет мы стали записывать Алекса на магнитофон, когда он оставался один и что-то бормотал про себя. В результате мы обнаружили, что он часто «практикуется» в произнесении выученного слова, несмотря на то что в тот же день ранее ему совсем не удавалось воспроизвести его. Очень возможно, что вечером 4 и 5 августа Алекс с воодушевлением неоднократно произносил наедине с собой «рау-ег» и «кеу». Но у нас не было возможности узнать об этом.

Немного позже Алекс продемонстрировал еще одну разгадку своего всё усиливающегося понимания звуков как названий предметов. Спустя несколько недель после моей радостной записи: «Боже мой, у него получается», Алекс правильно назвал красный ключ как «кеу», несмотря на то что мы