получить средства практически было сложно – было недостаточно условий, чтобы я могла получить деньги. Я оказалась в той же ситуации, что и раньше – нет средств на исследования, нет ставки исследователя. Но, по крайней мере, у меня был Алекс и всё увеличивающийся список его достижений, на которые обращали внимание лишь немногие ученые.

Мы продолжали нашу работу, шли вперед и занялись изучением другого цвета – голубого. Я также познакомила Алекса с понятием «форма», которое было связано с числом. Квадратному плоскому бруску дерева мы присвоили название «four-corner wood» (‘четырехугольная деревяшка’), а треугольнику – «three-corner wood» (‘треугольная деревяшка’). Я договорилась с работниками деревообрабатывающего цеха: они снабжали меня четырехугольными и треугольными кусками дерева, а я пекла для них печенье. У меня не было гранта, чтобы оплатить эти услуги, и мне приходилось применять фантазию. В конечном итоге ребята из цеха начали делать деревяшки соответствующих форм из отходов клена, потому что Алекс полностью уничтожал деревянные формы из сосны – буквально за несколько секунд. Это был вызов – разгрызть на кусочки брусок из клена. Алексу нравились сложные задачи.

Постепенно Алекс научился говорить «нет», он понимал, что значит это слово. На протяжении первых нескольких лет нашей совместной работы Алекс научился показывать свое неудовольствие или любой отказ от работы несколькими способами. Когда он не хотел идти на руку, он издавал громкий пронзительный звук, который наилучшим образом можно передать как «гаааааак». Иногда он не только неприятно и пронзительно кричал, но и пытался укусить. Он делал это на всякий случай – вдруг его сообщение было недостаточно ясным. В тех случаях, когда Алекс не хотел отвечать тренеру на вопрос о предмете, он просто игнорировал тренера: мог повернуться спиной или начать чистить перья. Он показывал, что больше не будет пить воду или работать с предметом, которому присвоено название, – он бросал его на пол. Если вы дадите ему банан, а он просил о винограде, то дело могло кончиться тем, что этот банан оказывался у вас на голове. У Алекса был жесткий характер.

Алекс очень часто слышал слово «нет» от меня или других тренеров, когда он неправильно идентифицировал объект или плохо работал. К середине 1978 года я заметила, что Алекс периодически произносил звук «н» в тех ситуациях, когда слово «нет» было бы более подходящим. «О’кей, Алекс, – сказала я. – Почему бы нам не начать тренировать тебя, чтобы ты произносил это слово правильно». Спустя несколько сессий Алекс стал использовать «по» вместо «н» в ситуациях стресса, когда он не хотел, чтобы его брали на руки. Очень скоро он научился использовать слово «по» (‘нет’), чтобы обозначить «No, I don’t want to» (‘Нет, я не хочу это делать’). Приведу пример, иллюстрирующий, как хорошо Алекс чувствовал, как и когда использовать слово «нет» (‘по’). Кэндис Мортон (Kandis Morton), второй тренер Алекса, работала с ним в 1979 году:

К: Алекс, что это? (Держит четырехугольный кусок дерева.)

А: Нет!

К: Да, что это?

А: Четырехугольная деревяшка. (Произносит нечетко.)

К: Четырехугольная, произнеси это лучше.

А: Нет!

К: Да!

А: Три… бумага

К: Алекс, «четыре», скажи «четыре».

А: Нет!

К: Ну давай!

А: Нет!

Было ясно, что в тот день Алекс находился в особенно упрямом настроении и использовал «no», чтобы показать свое нежелание участвовать в сессии с тренером. (С возрастом он становился все более изобретательным в этом умении.) Это было забавным, но не для тренера, который должен был выполнить определенную часть работы. Использование Алексом отрицания демонстрировало, что его «языковые» способности находятся на достаточно высокой стадии развития.

Через несколько месяцев после этой сессии (которую проводила Кэндис), я занималась с Алексом, и наши опыты побудили меня сделать такую запись в журнале: «Алекс определенно понимает значение слова “no” (‘нет’)!» К этому моменту Алекс увлекся жеванием пробок. В тот августовский день он явно хотел, чтобы ему давали пожевать только лучшие пробки. Я дала ему новую пробку. Он с удовольствием разжевал ее за несколько минут. Когда от пробки осталась треть, он бросил ее. «Cork» (‘пробка’), – сказал он.

«У тебя есть пробка, Алекс», – сказала я.

«Нет!» Он взял кусочек пробки и стал катать ее по полу. Если бы он был человеком, я бы добавила, что делал он это с презрением. «Пробка!»

Я дала ему кусочек пробки, хорошего размера, но не целую пробку. Он схватил ее, бросил мне ее назад. И повторил еще более требовательно: «Пробка!» Он перестал кричать только тогда, когда я дала ему новую пробку.

«Это происходило всё утро», – написала я. Я хотела научить его понимать слова и выражать свои желания. Кажется, я в этом преуспела.

Уже на этой стадии нашей совместной работы Алекс продемонстрировал, на что способны птичьи мозги, и неважно, что думала по этому поводу научная общественность.

Глава 4

Алекс и я – скитальцы

В своем стремлении к тому, чтобы выбранный мной новаторский подход был принят серьезно, я столкнулась с такой проблемой, как отсутствие соответствующих публикаций по теме моего исследования. В академических кругах изданные труды подтверждают научную значимость исследования. У меня было опубликовано несколько работ в области химии, но они конечно же не могли быть учтены в теперешнем научном исследовании. К началу 1979 года я уже достаточно хорошо понимала, как Алекс правильно пользуется названиями предметов (labels), и решила направить небольшую научную статью в американский журнал Science. Это журнал очень престижный – я поставила высокую планку. Почему бы и нет? Первые работы о коммуникации шимпанзе и человека были опубликованы четой Гарднер (Gardners), Дэвидом Премаком (David Premack) и другими исследователями в журнале Science в конце 1960-х – начале 1970-х годов. Почему же моя первая научная работа о коммуникации попугая и человека не может быть выпущена в этом журнале?

Я отправила статью в журнал Science в начале мая. Возможно, статья пробыла на редакторском столе не более минуты, потому что мгновенно вернулась ко мне с короткой запиской, говорящей о том, что она не представляет серьезного научного интереса. Более никаких комментариев не было. Никаких ценных замечаний от рецензентов. Было совершенно очевидно, что статью даже не отправляли на рецензию, а сразу же отклонили. 23 мая я сделала запись в журнале: «Я провела целый день в работе над статьей, делала звонки, была очень расстроена». Я также отметила в журнале, что моя студентка Габриэль работала с Алексом над распознаванием формы объекта: «Бедный Алекс, он очень старается».

Если Алекс не сдавался,