над этой головоломкой, мне попалось исследование немецкого этолога Дитмара Тодта, изданное в одиозном, с моей точки зрения, журнале. В своем исследовании он описывал так называемый метод модель / соперник, метод работы, который я начала использовать в ходе тренировки Алекса.

Согласно этому подходу, обучение животного производится не одним, а двумя тренерами. Основной тренер, тренер А, просит второго – тренера В, назвать объект, показанный животному. Если В ответит правильно, то тренер А поощрит его, а за неправильный ответ В будут ругать. Таким образом, тренер В является «моделью» для животного и его «соперником» за внимание тренера А. Время от времени тренер А просит животное назвать объект, и животное будет награждено за правильный ответ, а за неправильный ответ его будут ругать. Тодт отмечал, что благодаря использованию этого метода попугаи жако очень быстро обучались речи.

Как только я познакомилась с проведенной Тодтом работой, я поняла, что он прав и его подход обещает быть перспективным. Но я отдавала себе отчет, что нельзя быть полностью уверенной в том, что птицы понимают те звуки (те «слова»), которые они произносят. А для меня основным в моем подходе было именно понимание. Если, например, Алекс мог произнести последовательность названий (неважно, как четко он их произносил), это могло мало чем отличаться от простого подражания, если он не понимал, что это обозначения определенных предметов или действий. Я решила модифицировать подход Тодта. При моем подходе тренер А и тренер В имели взаимозаменяемые роли. Это делалось для того, чтобы птица понимала, что в принципе возможны различные варианты поведения. Помимо этого, в качестве награды за правильный ответ птице давали сам предмет (относительно которого задавались вопросы. – Прим. пер.). Если Алекс правильно называл бумагу, я или мой напарник давали ему кусочек бумаги. Так же мы поступали с предметом «кеу» (‘ключ’) или «wood» (‘дерево’) и с любым предметом. При использовании такого подхода в мозгу возникает тесная взаимосвязь между предметом и его названием.

Я хочу попросить читателя быть терпеливым к этой части моей книги, описывающей метод обучения, который я использовала. Ведь в ней я прибегаю к терминам, которые вы, скорее всего, не встретите в типичных рассказах владельцев попугаев, занимающихся со своими питомцами обучением языку. Метод, который я собиралась использовать, конечно же не был похож на подобные ежедневные тренировки. Основной моей задачей было показать, что у попугая происходят процессы, которые, как считалось ранее, доступны лишь людям или высшим обезьянам. Чтобы попугай достиг этого, были необходимы особые условия и, что также важно, люди, находящиеся рядом, которые верят в то, что возможно добиться успеха при решении предлагаемых задач.

Моя система обучения имела три составляющие. Первая составляющая – соотнесение (reference) слова («названия») с тем, что оно «означает». Например, слово «paper» соотносится с физическим объектом (бумага). Вторая составляющая – функциональность – то, в какой ситуации используется слово. Причина, по которой птице необходимо выучить какой-то странный набор звуков, состоит в том, что за это можно получить определенную, желаемую награду. Третья составляющая – социальное взаимодействие, постоянный контакт между тренером и учеником. Чем крепче эти взаимоотношения, тем эффективнее процесс обучения, ровно так же, как и с детьми. Я всегда просила тренеров проявлять больше энтузиазма в обращении с Алексом. Также я просила их делать акцент на тех словах, над которыми они в данный момент работали, по аналогии с тем, как взрослые общаются с маленькими детьми. Моя идея заключалась в том, что, если все эти условия соблюдаются, мы можем получить исключительные возможности и потенциал для исследования мозга птицы, несравнимые с опытом других исследователей.

По крайней мере, именно эту гипотезу я изложила в своей заявке на грант. Очевидным образом, конкурсная комиссия не была впечатлена моей идеей. 19 августа, всего лишь через две недели с момента «боже мой, у него получается», я получила письмо от комиссии, которая задала вопрос, что я курила перед тем, как отправить заявку на грант. Этим они хотели сказать: моя мысль о способности птиц к усвоению языка, а также о наличии у них когнитивных способностей, да ещё и попытка доказать это в своем исследовании казались безумными. Далее они утверждали, что я еще более безрассудна, потому что я отвергаю принятый подход и предпочитаю методу оперантного обучения метод социальной коммуникации, вызывающий большое недоверие в среде ученых.

Такая реакция не должна была меня удивить. С точки зрения сегодняшнего дня я была тогда, пожалуй, достаточно наивна, ожидая, что грант будет выделен человеку без опыта работы и квалификации в психологии или в какой-то из биологических наук. К тому же при выполнении этого проекта предполагалось использовать исследовательский подход, находящийся на периферии известных и принятых в науке подходов. Тем не менее имеющаяся ситуация вселяла надежду – я верила в свой метод и была убеждена, что моя идея сработает. Именно поэтому я была удивлена и очень огорчена. Огорчена настолько, что Алекс сделал вывод из моего поведения: он считал, что я рассердилась на него. Он весь сжимался, когда видел меня. «Алекс, дело не в тебе, – говорила я бедному питомцу. – Это те чертовы идиоты, которые не могут расстаться со своим привычным образом мыслей. Я считаю, нам стоит быть более настойчивыми, дружище».

Меня ничто не могло остановить. Алекс и я продвигались в нашей совместной работе, нас поддерживали Марион и несколько студентов-энтузиастов. Мы показывали Алексу новые объекты и учили его новым словам. Очень скоро он стал опытным, хотя иногда и непокорным, учеником. К лету 1978 года, через год после того, как мы начали совместную работу, Алекс уже достиг 80 %-ной точности в употреблении названий для семи предметов, он также начинал учить названия цветов – зеленый (green), красный (мы называли его rose (‘розовый’), чтобы упростить его произнесение для Алекса). Он достаточно хорошо работал в ситуации довольно жестких тестов, которые мы ему задавали. Всё это в совокупности привело меня к мысли, что я могу подать заявку на небольшой грант повторно – снова в Национальный институт психического здоровья. В своей заявке на грант я просила о 5 тыс. долларов США.

В этот раз мне повезло. В бумаге, которую я получила в сентябре, комиссия называла мое предложение «многообещающим». Они отмечали, что «Алекс – попугай, содержащийся в неволе, с которым, пожалуй, обращаются лучше всех». Самым приятным был вывод комиссии – «рекомендовано единогласно». Конечно же, я была в восторге и танцевала от радости и облегчения. Но была также и сложность: несмотря на то что теоретически грант

был одобрен,