адекватность. Разговор на повышенных тонах вообще серьёзно выбил его из колеи: заторможенность движений, прежде почти незаметная, вдруг проявила себя в полный рост. Складывалось впечатление, что теперь Тим старался сознательно контролировать не только слова, но и самые мельчайшие жесты. У странного поведения имелась логичная причина, и несколько позже я случайно узнал, какая именно.

На входе в комнату отдыха меня приветствовал звон разбитой посуды.

— Ну вот.

Полный обречённости голос принадлежал Тиму, и послышался он из кухонной зоны. Я заглянул туда: подумаешь, разбитая чашка в молочно-кофейной луже. Было бы из-за чего над ней горбиться, да ещё с таким похоронным видом. Не заметивший меня Тим потянулся к осколкам, а я вдруг на миг представил, как глубоко острый край керамики может прорезать мякоть ладони.

— Да забей.

Тимыч дёрнулся, не успев коснуться разбитой чашки, я же продолжил мысль: — Сейчас менеджеру по клинингу позвоним, и всё будет тип-топ.

Новичок неуклюже повернулся ко мне.

— Кому позвоним? — с недоумением уточнил он.

— Менеджеру по клинингу. Или, говоря по-простому, уборщице.

— А-а, — протянул Тимыч, вставая. — Так вот как это теперь называется. Буду знать.

Существует расхожий штамп о глазах — зеркалах души, но тут было немного иначе. Не зеркала — оконца с прозрачными зеленоватыми стёклами, сквозь которые на меня с дружелюбным любопытством посмотрел некто.

— Только не станет ли менеджер ворчать на дармоедов, не ценящих чужой труд?

— Не станет, проверено, — я заставил себя прекратить пялиться на коллегу, как на инопланетянина, и подошёл к висящему на стене внутреннему телефону. — Запоминай номер: пригодится на будущее.

— Что пригодится — это точно, — грустно подтвердил Тим. — Посуду я бью стабильно.

— Почему?

— Иногда забываю сосредоточиться, вот и выходит.

— Ясно.

Тим во второй раз наградил меня тем самым взглядом. Соблазн эксперимента был слишком велик.

— Слушай, Тимыч, — я повертел в руках снятую трубку. — Можно попросить тебя об одном одолжении? В частном порядке.

— Можно, конечно.

— Составь мне компанию на вечер. Хочется злоупотребить, а в одиночку пьют только алкоголики.

Предложению чрезвычайно удивились оба: и Тим, и тот, кто смотрел из его глаз.

— Хорошо.

И ни один из них не раздумывал над ответом.

В первый раз к процессу пития Тимыч подошёл формально: едва-едва пригубливал им же предложенный «Реми Мартан». Я, естественно, не настаивал, однако через неделю снова пригласил коллегу обозначить начало уикенда. С «Хеннесси» дело пошло получше, и к концу первого бокала Тим расслабился настолько, чтобы не только слушать мои байки, но и рассказывать самому.

— На самом деле индуизм — религия монотеистическая.

Разговор начался с моих воспоминаний об отпуске в Индии, перенаселённой людьми, божками и коровами.

— Тогда кому посвящены стопятьсот тамошних храмов?

— Ипостасям Единого, Брахмана. Видишь ли, по мнению индийских философов, Брахман — причина всего происходящего в реальности, но участия в ней он не принимает от слова «совсем». Такому богу сложно молиться или просить его о чём-либо, поэтому прочий пантеон существует как проявление отдельных граней Абсолюта. Ну, как со слоном: у него есть ноги, хобот и хвост, однако все они — зависимые слоновьи части.

— Ладно, допустим. Хотя нет, чушня выходит: разве можно быть причиной всего ничего для этого не предпринимая?

— Можно. Вот смотри, у вебдизайнеров работает такая полненькая темноволосая девушка — Лена, кажется.

— Лана, Светлана. И что?

— Предположим, в один прекрасный момент она влюбляется в тебя похлеще, чем Джульетта в Ромео. Ты об этом, естественно, ни сном ни духом: живёшь себе как жил. Тогда она принимается лезть из кожи вон, чтобы привлечь твоё внимание. Красится в блондинку, покупает абонемент на фитнес и параллельно садится на жёсткую диету, дабы через месяц влезть в платье на три размера меньше. То есть ты, ничего не делая, становишься причиной глобальных перемен в жизни отдельно взятой девушки. Вот так и Брахман: он просто есть, и этого хватает, чтобы реальность со свистом крутилась вокруг него. У Платона, кстати, была аналогичная теория про Недвижимый Движитель.

— Охренеть, как народ заморачивался, — я залпом допил свой коньяк. — А кто у кого идею-то сплагиатил: греки у индусов или индусы у греков?

— Никто ни у кого. В умные головы приходят схожие мысли, то есть вполне возможно, — Тимыч с прищуром посмотрел сквозь бокал на свет лампочек над барной стойкой, — что мир на самом деле устроен именно так.

Перевёл взгляд на меня, тепло улыбнулся — и я вдруг понял, как буду про себя называть того, второго. Психе, душа, Бабочка.

***

А спустя полгода всё закончилось.

— Пока, Дрейк.

Я сидел истукан истуканом, смотрел в его окаменевшую спину и понятия не имел, что мне делать. Остановить? Позволить уйти? Догнать и набить морду в ближайшем переулке? Хотя, бить-то за что? Ничего он мне не сделал и ничего не должен: ни в деньгах, ни в коньяке, ни в разговорах. Даже первым никогда не лез — и давайте без пошлых инсинуаций.

— Д-дерьмо, — я неаккуратно долил свой снифтер до края и махом осушил. — Вот говнище, я же… — и осёкся.

Ну и урод ты, Андрюша, с презрительными интонациями Васи Щёлока заметил внутренний голос. Ещё руки мыть побеги.

— На хуй, — я резко встал со стула. Действительно, выходные только начались, город ждёт, а всякая херня может катиться в известном направлении. Не хватало ещё разным дерьмом мозги себе засирать.

В этот уикенд я зажёг круче, чем в светлые студенческие годы. Любимый дом увидел меня только воскресным вечером: усталого, помятого, с остатками похмелья и следами помады на лице.

— Старею, — сообщил я отражению в зеркале ванной комнаты. — Но какая девчонка! Огонь!

Отражение на всплеск энтузиазма отреагировало скептически. Оно-то превосходно знало, зачем мне понадобились двое с лишним суток безбашенного кутежа.

«— Спасибо, солнышко. Штаны мне хоть оставишь?

— Оставлю, просто ремень расстегни».

К горлу подкатил тошнотный комок: последняя бутылка вина всё-таки была лишней. Я сцепил зубы и яростно вымарал воспоминание.

Всю ночь мне снился какой-то сумбур, а под утро привиделась совсем уже полная ересь.

Выжженная, плоская как тарелка равнина под тусклым серым небом без намёка на светила или облака. В самом её центре рос раскидистый дуб, который на самом деле был Ольгой. Под дубом стоял я, а на нижней ветке дерева сидел крупный седой