КПСС принял постановление «О клеветническом романе Б. Пастернака». Решение Нобелевского комитета было интерпретировано как попытка втянуть СССР в холодную войну. Интересно, что в том же году Нобелевскую премию получили советские физики Павел Черенков, Илья Франк и Игорь Тамм — ​их награждение никто не расценил как провокационную вылазку.

К. И. Чуковский предложил вместе поехать к тогдашнему министру культуры Екатерине Фурцевой и объяснить ей, что роман был напечатан против воли Пастернака, но тот отказался и решил написать Фурцевой письмо, «как будто нарочно рассчитанное, чтобы ухудшить положение»[134].

24 октября Пастернак получил повестку на заседание в Союзе писателей. О том, как он ее воспринял, Чуковский написал в дневнике три дня спустя: «Лицо у него потемнело, он схватился за сердце и с трудом поднялся на лестницу к себе в кабинет. Мне стало ясно, что пощады ему не будет, что ему готовится гражданская казнь, что его будут топтать ногами, пока не убьют, как убили Зощенку, Мандельштама…»[135].

25 октября 1958 года в «Литературной газете» появилась статья, с которой и началась публичная травля поэта. В ней говорилось: «Книга Пастернака — ​житие злобного обывателя, врага революции — ​была принята на вооружение реакционной печатью как средство разжигания холодной войны. <…> Пастернак в своем романе откровенно ненавидит русский народ, он не говорит ни одного доброго слова по адресу наших рабочих, крестьян, красноармейцев. “Доктор Живаго” — ​это сгущенная, сконденсированная клевета на советских партизан и Красную армию, на все великое творчество строителей новой жизни на советской земле. Понятно, почему автора-клеветника предпочли писателю, посвятившему свое творчество изображению людей, вышедших из гущи народной»[136]. В тот же день, по воспоминаниям Ольги Ивинской[137], руководство Литинститута организовало демонстрацию с плакатами с требованием выслать Пастернака за границу.

26 октября «Правда» опубликовала статью Давида Заславского «Шумиха реакционной пропаганды вокруг литературного сорняка», а все центральные и местные газеты перепечатали материалы «Литературной газеты».

27 октября прошло совместное заседание президиума правления Союза писателей СССР, бюро Оргкомитета Союза писателей РСФСР и президиума правления Московской писательской организации. Повестку сформулировали так: «О действиях члена Союза писателей Б. Л. Пастернака, несовместимых со званием писателя». Сам Пастернак, сославшись на нездоровье, не присутствовал.

28 октября в «Литературной газете» опубликовали «Постановление президиума правления ССП, бюро Оргкомитета СП РСФСР, президиума правления Московской писательской организации» об исключении Пастернака из Союза писателей и лишении его звания советского писателя.

29 октября Пастернак направил А. Эстерлингу телеграмму с отказом от премии: «В силу того значения, которое получила присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от нее отказаться. Не сочтите за оскорбление мой добровольный отказ»[138].

31 октября состоялось очередное собрание в Союзе писателей, и Пастернак снова на него не явился. Но он направил в президиум союза письмо. В нем он выразил сожаление, что награждение советского писателя вызвало чувства, обратные радости: «Я думал, что радость моя по поводу присуждения мне Нобелевской премии не останется одинокой, что она коснется общества, часть которого я составляю. В моих глазах честь, оказанная мне, современному писателю, живущему в России, и, следовательно, советскому, оказана вместе с тем и всей советской литературе. Я огорчен, что был так слеп и заблуждался»[139]. А завершил свое письмо он так: «Обстоятельства могут вас заставить в расправе со мной зайти очень далеко, чтобы вновь под давлением таких же обстоятельств меня реабилитировать, когда будет уже поздно… Не торопитесь, прошу вас. Славу и счастья вам это не прибавит»[140]. Конечно, такие слова только разожгли ярость его противников.

Большинство на тогдашнем собрании, включая и близких Пастернаку Чуковских, осуждали поэта: для многих такая необходимость стала тяжким личным решением — ​все боялись, что Пастернака и поддержавших его лишат не то что членства в Союзе писателей, а гражданства. Некоторые на то памятное заседание не явились, найдя уважительные причины: А. Т. Твардовский, М. А. Шолохов, В. А. Каверин, Б. А. Лавренёв, С. Я. Маршак, И. Г. Эренбург, Л. М. Леонов. Но нашелся единственный человек, член Союза писателей, который голосовал против исключения Пастернака. Это была А. С. Аллилуева, сестра покончившей с собой жены Сталина.

Б. А. Слуцкий выступил 31 октября на общемосковском собрании писателей, созванном по «делу Пастернака», с речью: «Премия Пастернаку дана из-за ненависти к нам… Пастернак — ​лауреат Нобелевской премии против коммунизма»[141]. Позже Слуцкий жестоко поплатился за свое отступничество. Он написал:

Уменья нет сослаться на болезнь,

таланту нет не оказаться дома.

Приходится, перекрестившись, лезть

в такую грязь, где не бывать другому[142].

Вновь к теме он вернулся в 1964 году (уже после смерти Пастернака):

Где-то струсил. И этот случай,

как его там ни назови,

солью самою злой, колючей

оседает в моей крови.

Солит мысли мои, поступки,

вместе, рядом ест и пьет,

и подрагивает, и постукивает,

и покоя мне не дает[143].

Поэт Г. М. Поженян, друг Слуцкого, впоследствии писал, что того многие годы «мучил грех» и «врачи подозревали, что его выступление на том позорном собрании стало причиной для неизлечимой душевной болезни»[144].

В номере «Литературной газеты» от 1 ноября 1958 года отдали целую полосу под публикации выдержек из «писем трудящихся». Ирония заключалась в том, что прочесть роман могли лишь единицы, так как в СССР он был запрещен. Так и родился афоризм «Пастернака не читал, но осуждаю!».

Обличительные митинги проходили на рабочих местах, в институтах, заводах, чиновных организациях, творческих союзах, где составлялись коллективные оскорбительные письма с требованием покарать опального поэта.

Лидия Корнеевна Чуковская со слов брата в «Записках об Анне Ахматовой» так сформулировала мысли обо всей этой истории, приведшей к вынужденному отступничеству: «Пастернак — ​гений, его поэзии суждено бессмертие, он это знает, а мы обыкновенные смертные люди и не нам позволять себе вольничать. Мы должны вести себя, как требует власть»[145]. А еще она записала слова отца, Корнея Чуковского, не простившего себе этого отступничества: «Хорошо бы написать роман о судьбах здешних писателей под названием “Разложение”. Одних расстреливали или загоняли в гроб, других разлагали. Никто из нас не уцелел»[146].

Джавахарлал Неру и Альбер Камю ходатайствовали перед Никитой Сергеевичем Хрущёвым о Пастернаке, а радио «Освобождение» обратилось с просьбой о поддержке ко многим известным писателям, включая Эрнеста Хемингуэя, в то время очень