же висел рядом. И тут он вспомнил. Про мешочки говорили бомжи. Какой-то человек развешивает на кладбище мешочки. Они не поверили, посмеялись, и вот теперь ему воочию удалось убедиться в правдивости тех показаний.

— Слышишь? — уловило ухо слабый протяжный зов.

Нет. Ему не показалось. Прислушался. Звук был, но он тонул в пропасти ночи или еще чего-то.

— У меня есть… — послышалось снова, но дальше было не разобрать, Вадиму показалось, что голос говорил про… мультфильмы. Бред. Мертвецы тоже любят мультики? От этой мысли Вадиму стало смешно, и подступающий страх перед непонятным тут же улетучился. Он выключил фонарик и осторожно двинулся навстречу звуку.

Серая мгла ночи скрашивает оттенки и цвета. Неподвижное тело на могильном холмике и не заметишь, пройдешь мимо.

— Ты слышишь меня? — совершенно отчетливо произнесло тело.

— Слышу, слышу. — Вадим вышел из-за креста и пнул лежащего на земле человека.

— Что вы делали ночью на кладбище? — Кепка с фирменной блямбой лежала на столе и бесила Сергеева своей беспардонностью. Земляная пыль казалось расползалась по матовой поверхности стола невидимыми наночастицами, покрывая ее тончайшей оболочкой тлена.

— Я ученый, — мужчина погладил плешивое темечко, затем окладистую бородку. Соль с перцем, так бы назвал подобное оволосение владеющий красивым слогом писатель. — Некрополист. Пишу книгу по некрополистике.

— Где? На могиле?

— Можно и так сказать. Вы что-нибудь знаете о том, как пишутся книги? Думаете, за столом, за пишущей машинкой? Нет, молодой человек. Научную книгу пишут, проводя исследования.

— И какие исследования вы проводили, лежа на земле?

— Я общался с духом умершего.

— И как? Дух вам ответил?

— Вы зря иронизируете. Дело в том, что я специалист по кельтологии, я изучаю кельтскую культуру. Так общались с умершими друиды.

— Как так?

— Они спали на могилах. Кстати, такая же традиция была и у наших соотечественников. В частности, древние якуты… Я изучал культуру народов Сибири.

— И давно вы этим занимаетесь?

— Около 20 лет. Все эти годы я собирал информацию, хотел выяснить, духи это приходят или бесы.

— И как? Выяснили?

— Да. Я убедился, что это духи.

— Вы пели песни. Зачем?

— Пытался установить контакт. Я всегда так делаю. Пою, разговариваю, призываю…

— А сегодня кто-нибудь вам ответил на призывы?

— Я не успел… Вы помешали.

— Это вы развешиваете на деревьях мешочки?

— Да, я.

— Зачем?

— Привлекаю птиц. Они помогают мне наладить контакт с умершими.

— Помимо того, что вы лежали на могилах, какие-либо действия, нарушающие целостность захоронения, вы производили?

— О чем вы говорите?

— Я говорю о разорении могил, о порче надгробий и памятников.

— Нет, что вы, зачем мне их портить. Мертвые могут обидеться и больше не выйти на контакт.

— Может быть, вы видели, как это делают другие? Не замечали ли вы кого-нибудь, кто глумился над захоронениями?

— Нет.

Глава шестая

Непонимание похоже на сгусток утреннего тумана. Целый день ты стараешься сосредоточиться, разложить все в сознании по полочкам, чтобы получить хоть какую-нибудь ясность, но тщетно. Никакого понимания нет. Котов и Ревин разводят руками. Собранная информация, а ее не так и много, не дала ничего нового. Только к концу дня стали известны результаты экспертизы по детям Мамойко. Первый ребенок умер от асфиксии, но чем она была вызвана, установить не удалось, так как тело успело частично разложиться, во втором случае поставлен диагноз «воспаление сердечной мышцы». По этому факту начато расследование в отношении врача-педиатра Штутсель Амалии Эдуардовны и патологоанатома Проскурникова Антона Леонидовича. Но все это не дает ясности в отношении Регины Мамойко. Какова ее причастность к этому делу.

Лена вышла из Следственного комитета и направилась к метро. Подходя к станции, она привычно покосилась в сторону выступа, где когда-то встретила несчастную женщину на костылях с букетом ромашек. Она все еще надеялась увидеть ее снова. Но было похоже на то, что грязная нищенка окончательно выжила соперницу. Место оказалось хлебным. Сейчас она сидела на голом асфальте, прислонившись к выступу, и, слюнявя грязные пальцы, пересчитывала выручку дня. Вокруг нее бегал тощий нечесаный пацанчик лет семи и, шмыгая соплями, канючил:

— Ну дай мне, дай мне.

Нищенка грязно ругалась и отмахивалась от мальчишки, как от надоедливой мухи, задевая локтем огромную тряпичную сумку.

Наблюдая эту картину, Лена замедлила шаг.

Наконец, досчитав мятые купюры, нищенка отделила одну и протянула мальчишке. Тот, схватив сторублевку, подпрыгнул от счастья и вмиг исчез. Нищенка, свернув деньги, запихнула их в вырез кофты, подбросила руками груди и приподнялась. Одной рукой она хватанула ручку сумки и дернула на себя. Из пустого зева торбы вывалился сверток. Клетчатое одеяло распахнулось, и Лена увидела личико ребенка. Совсем маленького. Глаза младенца были открыты, но лицо казалось неживым. Лена бросилась к свертку и схватила его быстрей, чем успела опомниться нищенка.

— А ну, дай сюда, — завопила побирушка и вцепилась в кулек с ребенком. — Мое!

— Стоять! — закричала Лена, прижимая к себе сверток. — Следственный отдел, вы арестованы.

Последняя фраза откинула нищенку на три шага. Она похлопала округлившимися глазами и припустила прочь, бросив и ребенка, и пустую тряпичную сумку.

На мгновение Лена замерла, не зная, как поступить. Бежать за нищенкой, да еще со свертком в руках, не имело смысла. Она посмотрела на ребенка и остолбенела. Это была не кукла, совершенно точно не кукла. С воскового лица на нее смотрели два не кукольных человеческих глаза. Но глаза, как и все остальное в этом ребенке, были не живым, и не мертвым, а замершим, остановившимся во времени. Она почувствовала, как сначала подкосились ноги, потом закружилась голова, и, понимая, что теряет сознание, сильней прижала к себе одеяло с детской мумией.

— Пей давай, — Вадим приблизил кружку с чаем к ее губам.

— Да не хочу я. Нормально всё со мной. С чего вдруг постельный режим?

— А это тебе за то, что ты меня продержала на нем аж две недели.

— Мстишь?

— Мщу!

— Не буду, и вообще, зачем мне выходной? Подумаешь, обморок? Может, еще и врача вызовешь?

— Уже вызвал.

— Что?!

— Успокойся, врач свой. Я попросил Макса с тобой поговорить. Всё-таки он психиатр.

— Ты что, меня уже в психически нестабильные записал?

— Лен, ну тебе не помешает его помощь. Правда.

— Нет! Я не хочу с ним разговаривать. И вообще, прекрати злоупотреблять дружбой.

— Я и не злоупотребляю, он не высказал недовольства.

— Не высказал — не значит, что он его не испытывает. В прошлый раз он был смурной и почти не разговаривал. Все это следствие твоей настырности и беспардонности.

— Не думаю. Может, у человека быть просто плохое настроение? С женой, например, поругался.

— Ну и чем мне может помочь человек, который не в состоянии