стола, на который влетаю, скольжу по поверхности. Но он успевает схватить платье, и тонкая ткань с треском рвется.

По ягодице хлещет струя воздуха, и я падаю на пол, успеваю подняться и продолжаю бежать. За спиной топот, горячее дыхание и почти сто килограмм живого тестостерона. И пусть я хочу обернуться и столкнуться с этой силой в сексуальной схватке, считаю безопасным закрыться в ванной. За долю секунды до того, как в нее врезается кулак.

И снова мне хорошо… Весело. Никогда я не убегала, при этом чувствуя себя в абсолютной безопасности. Ну что он мне сделает? Трахнет?

— Открой дверь!

— Уверен? — смеюсь я. — Я ведь почти голая, боюсь, ты слишком перевозбужден и опасен.

— Я могу выломать…

— Выломай, иди ко мне, трахни меня, — изображаю сирену из службы «секс по телефону».

— Дрянь. Мать про запрет отца сказала?

— О, да. Мне так жаль тебя… — смеюсь, даже не пытаюсь притворяться. Дверь тут же сотрясается от нового удара. — Так что же тебе важнее, Никита? Моя влажная… Узкая… Готовая только для тебя дырочка или права?

За дверью почти вой и новый удар, а я смотрю на порванную ткань в зеркало и вздыхаю.

Первое красивое платье на мне и уже в клочья. Только потому что кто-то не умеет держать себя в руках. И кто-то — это я. Могла ведь уйти в комнату и там вволю посмеяться.

— Судя по тому, как ты себя ведешь сегодня, уже не только для меня, — вдруг говорит Никита злым тоном, а затем раздается тишина.

Настолько оглушительная, что давит на голову. Вызывает ком в горле и невольное желание расплакаться от несправедливости. Но и унижаться оправданиями я не буду. А вздрагиваю, когда словно выстрелом он сражает меня известием:

— Завтра я уеду. Потому что в отличие от тебя мне нужна машина, чтобы работать.

Рвусь к двери, открываю, чтобы высказать этому придурку все, что думаю, но его и след простыл. Я же опираюсь на стену с выдохом и вдруг натыкаюсь взглядом на светленькую горничную Зину.

— Привет, — говорит она, смотря по сторонам. Хорошая девушка, главное, не пытается за Никитой волочиться. Этим она и заслужила мое доверие.

— Ты не могла бы принести мне халат? У меня платье порвалось, — прошу с улыбкой, и та со смешком кивает.

И только я надеваю его, бегу наверх, чтобы не быть замеченной хозяевами. Они уже довольно долго находились в кабинете. Замедляюсь, только когда прохожу по светло-зеленому коридору мимо комнаты Никиты.

Любопытство и похоть меня сгубят.

Смотрю по сторонам и нажимаю на золоченую ручку.

Поддается!

Боже, останови меня. Останови… Но на меня не снисходит озарение, и молния не бьет прямо в грудь, так что заглядываю внутрь.

Ликованию нет предела, и я оказываюсь в святая святых. За четыре дня я часто проходила мимо, но желания заглянуть не возникло. Теперь оно настолько сильное, что ломит мышцы. Болит в груди. Вот и рядом с Никитой такое же.

Странные чувства. Приятными не назовешь, но и без них уже не можешь.

Продолжаю изучение пространства. Но медали, грамоты, ноутбук и плакат с сисястой блондинкой не так интересны, как шум в ванной комнате.

И сам душ слышен не так сильно, как кое-что другое.

И я иду на этот чудесный, пошло хлюпающий звук. Заглядываю в ванну.

Дыхание перехватывает от того, с какой силой и частотой Никита накачивает свой крупный, увесистый член, что стоит, дергаясь в такт движениям. Ох…И кабина практически прозрачная. И даже пара капель на стекле не мешают смотреть на то, как рука в венах напрягается.

Раз, другой. Третий. Сильнее. Сильнее. Резче.

Стискивая челюсть, упираясь другой мускулистой рукой в кафель, Никита трахает кулак с таким выражением, словно ему больно.

А мне больно смотреть и не участвовать.

И я в пьяном волнении наблюдаю, как стекают капли по этому невероятному телу, как член разбухает. Совсем скоро белые капли брызнут на стену. Укатятся вниз, как и моя возможность кончить.

Обида на неудовлетворенность в теле будит чертика. И я вспоминаю, что прошло четыре дня.

Целых четыре дня без него. Сейчас он должен такие же резкие, частые фрикции совершать во мне. Дать мне кончить, именно так, как обещал.

Так что прости, милый. Баш на баш, как говорят русские.

— Смотри, руку не сотри, — говорю достаточно громко, так что он дергается, а я уже со смехом вылетаю в коридор. Бегу до спальни. Закрываю дверь и прислушиваюсь. Но к моему разочарованию не слышу топота ног.

А стою я долго, жду, когда он постучится. И на этот раз я открою, сниму с себя халат и попрошу сорвать остатки ткани с жаждущего ласки тела. Впервые за всю жизнь. Впервые мне хорошо, и даже унижения Никиты не делают мне больно. Потому что в нем говорит максимализм, который со временем обязательно уйдет. Он поймет, что краски черные и белые не единственные. И тут важно понимать, как это повлияет на его отношение ко мне. Станет ли он смотреть на меня как на личность, доверять, а не ждать подвоха, потому что есть клеймо.

Жду еще минут десять, выглядываю за дверь, но коридор пуст и только внизу слышен шум моющего пылесоса. Разочарованно вздыхаю, но дверь не закрываю. Если Никита хоть раз пройдет мимо, он не устоит. А если успеет застать меня в душе….

Но не через час, не позже ночью он не появляется. И я полная волнения смыкаю глаза, только когда небо золотят солнечные лучи.

Мой график никогда не был постоянным. Иногда приходилось не спать несколько дней, иногда несколько дней можно было отсыпаться. Однажды я остановилась в одной деревне и осталась, довольно долго наслаждаясь благами фермерства. Доила коров, собирала ягоды. Ровно до того момента, пока к родителям не приехал погостить сын стариков. Не знаю, где он меня видел раньше и как понял, что я из себя представляю, но уже на следующее утро меня везли к Марсело.

Я рада, что он умер. Мир хоть немного, но стал чище. Может быть даже выживет пара девушек. Может быть еще пара не станет проститутками.

Ночью мне снились сотни лиц моих коллег, они проносились мимо меня как машины на автостраде, и я уже не помню ни одну. Даже имена стерлись из памяти, как мел стирают со школьной доски.

Из всех людей именно Вася запомнилась мне настолько, что снилась в самые тяжелые моменты. Она олицетворяла счастье. Она давала надежду, что можно выбраться из самой ужасной ситуации.

И