окружающий арендованный дом, залитый лунным светом. Это идеальное место, чтобы спрятать ее, пока я не смогу вернуть ее в Чикаго.

Она ерзает на стуле, опускает взгляд на колени, словно ей наконец-то нечего сказать. На какой-то краткий миг я почти чувствую укол вины. Почти.

— Зачем ты это делаешь? — тихо спрашивает она, нарушая тишину. — У тебя уже все есть. Что ты можешь выиграть, оставив меня здесь?

Я делаю глубокий вдох, барабаня пальцами по спинке стула. — Месть, — просто говорю я. — Ты пыталась убить меня, Кьяра. Ты предала меня. Ты не сможешь уйти от этого.

Она вскидывает голову, глаза снова сверкают. — Ты думаешь, если затащишь меня обратно в Чикаго, все исправишь? Думаешь, это снова заставит тебя почувствовать себя цельным?

— Дело не в том, чтобы чувствовать себя целостным, — отвечаю я, мой голос тверд. — Дело в том, чтобы никогда не забывать, в чьих руках власть.

Она горько смеется, качая головой. — Власть. Это все, что тебя волнует, не так ли?

Я не отвечаю. Вместо этого я поворачиваюсь и иду к двери, останавливаясь с рукой на ручке. — Отдохни немного, — говорю я, не оглядываясь. — Завтра мы уезжаем в Чикаго.

Ее резкий вдох говорит мне, что она этого не ожидала, но она не протестует. Когда я выхожу в коридор, я не могу избавиться от ощущения, что это еще далеко не конец. Кьяра Винчи, возможно, пока под моим контролем, но я знаю, что ее лучше не недооценивать.

Война между нами только началась.

Дверь за мной закрывается с тяжелым щелчком, обрывая напряжение комнаты и обжигающий взгляд Кьяры. В доме тихо, если не считать слабого гудения центрального отопления, но я знаю, что Роман ждет меня в коридоре. Его тень тянется по стене, когда я приближаюсь, его выражение лица тщательно отрешенно.

— Ты выглядишь ужасно, — говорит Роман, отталкиваясь от стены, чтобы выпрямиться. — Не ожидал, что она будет так сопротивляться.

Я бросаю на него сердитый взгляд, воспоминание о ее неповиновении все еще свежо в моей памяти. — Ей повезло, что она еще дышит.

Роман хрюкает, скрещивая руки на груди. — Тебе нужно проверить ее ногу, Серж.

— Не здесь. Пока не вернемся в Чикаго.

Роман хмурится, его беспокойство очевидно. — Ты не можешь ждать так долго. Этот порез может занести инфекцию. У нас в городе есть парень…

— Я сказал нет. — Мой голос прорезает коридор, словно кнут, и Роман захлопывает рот, хотя напряжение в плечах остается. — Я никому здесь не доверяю. Не в этом.

Роман разжимает губы, чтобы ответить, и я резко отвечаю: — Заткнись. Кьяра могла это услышать, и мне не нужно, чтобы она знала больше, чем нужно.

Роман долго смотрит на меня, его челюсти сжимаются. — Ты играешь с огнем, Серж. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

Я подхожу ближе, понижая голос до опасного шепота. — Я точно знаю, что делаю. А теперь брось это.

Он резко выдыхает, но кивает, аргумент замирает на губах. — Ладно, но дай мне хотя бы еще раз взглянуть на нее, прежде чем мы уйдем.

Я коротко киваю, прислоняясь к стене, когда Роман исчезает в другой комнате.

Мои мысли перемещаются к Кьяре, пока я жду. Ее непокорность, ее огонь — даже когда ее загоняют в угол, она отказывается сломаться. Это бесит и пленяет одновременно.

Роман возвращается с небольшой аптечкой в руке, его шаги размеренны. — Ей повезло, что она не раздробила ногу полностью, — бормочет он, качая головой, и ставит аптечку на боковой столик. — Она не сломана, но я должен убедиться, что она готова к путешествию.

— Ладно, — резко отвечаю я, — лишь бы она могла по нему ходить, с ней все в порядке.

Глаза Романа слегка сужаются, его разочарование очевидно. — Ты играешь в опасную игру, Серж. Ей нужно надлежащее лечение. Что будет, если станет хуже?

Я отталкиваюсь от стены, подхожу к нему ближе. — Она не уйдет из виду, Роман. Ни по какой причине. Как только вернемся, мы с этим разберемся. До тех пор мы будем держать ее здесь. Никакого внешнего вмешательства.

Роман резко выдыхает, что-то бормоча себе под нос, открывая набор. — Хорошо. Не вини меня, если ее состояние ухудшится.

Я пропустил его комментарий мимо ушей, сосредоточившись вместо этого на слабых звуках, доносящихся из ее комнаты. Она не спит, вероятно, варится в собственных мыслях. Возможно, ей больно. Я подавляю проблеск беспокойства, который пытается вырваться на поверхность. Речь идет не о сострадании. Речь идет о контроле.

— Она в порядке, — говорю я, в основном себе. Роман смотрит на меня, выражение его лица невозможно прочесть.

— Ты должен хотя бы проверить ее, — наконец говорит он, его голос тихий, но резкий. — Она никуда не денется на этой ноге, но если ты серьезно настроен притащить ее обратно в Чикаго целой и невредимой, тебе придется сохранить ей жизнь.

Я ухмыляюсь, холодность в выражении моего лица намеренная. — Дай-ка я на нее посмотрю.

* * *

Я толкаю дверь в ее комнату без стука, тяжелый скрип прорезает тишину. Кьяра опирается на кровать, вытянув перед собой ногу. Ее глаза бросаются на мои, настороженные и острые, но она ничего не говорит.

— Как нога? — спрашиваю я тоном, граничащим с насмешкой.

Она поднимает подбородок, вызов выгравирован в каждой черте ее лица. — Больно, как в аду. Спасибо, что спросил.

Я подхожу ближе, мой взгляд падает на плохо забинтованную повязку вокруг ее бедра. Импровизированная работа, которую Роман проделал в машине ранее, держит, но этого далеко не достаточно. — Ты должна быть благодарна, что она все еще прикреплена.

Ее губы изгибаются в холодной улыбке. — Благодарна… мне также поблагодарить тебя за то, что ты сбил меня с дороги?

Я приседаю возле кровати, мой взгляд прикован к ее глазам. — Ты можешь отблагодарить меня, оставшись в живых достаточно долго, чтобы пожалеть о своем выборе.

Она смотрит на меня, ее неповиновение непоколебимо даже в ее уязвимом состоянии. — Ты меня не напугаешь, Серж.

— Лгунья. — Мой голос тихий, но резкий. — Я вижу это по твоим глазам, Кьяра. Ты прекрасно знаешь, на что я способен.

Она не отвечает, ее челюсти сжимаются, когда она смотрит в сторону. Я тянусь за аптечкой, которую принес с собой, достаю свежие бинты и антисептик. — Не двигайся, — командую я, мой голос не оставляет места для возражений.

К моему удивлению, она подчиняется, хотя ее тело напряжено, когда я снимаю старую повязку. Рана под ней опухла и воспалена, глубокая рана — суровое напоминание о том, как близко она была к потере чего-то большего, чем