вешалке неимоверной длины пальто, Родин пришел в негодование, подумал: «Фальсификация, за неимением настоящего подсунули с чужого плеча». Он подозвал экскурсовода и строго спросил: «Чье?» «Антона Палыча», — ответил озадаченный экскурсовод. «А какого же он был роста?» — «Метр девяносто шесть». Поэтому, корда Родин увидел писателя-фантаста, да еще доктора биологических наук Эдуарда Петровича Голодарского — рослого, широкоплечего мужика с крепкими, по-крестьянски жилистыми руками, окладистой бородой и абсолютно голым, блестящим, как спелая тыква, черепом, он нисколько не удивился.

— Значит, частный сыск, — сказал Голодарский, ознакомившись с документами Родина. — Хорошо зарабатываете?

— Все зависит от клиента. — Родин неопределенно пожал плечами.

— Проходите.

Кабинет писателя представлял собой нечто среднее между зоологическим музеем, оружейной мастерской и складом книг, которыми в беспорядке — как потом оказалось, кажущемся — были завалены грубые, по всей вероятности, самодельной работы полки. Голодарский раскрыл пачку «Казбека», закурил и предложил гостю.

— Спасибо, — отказался Родин.

— Что вас ко мне привело?

Родин подумал и решил, что такого льва, как этот писатель, можно ошарашить только самым неожиданным вопросом. И он спросил:

— Вы с Глазовым когда-нибудь выпивали?

Стрела достигла цели. Лицо Голодарского на миг застыло и превратилось в маску, которая выражала только одно — недоумение.

— Так вы можете ответить на мой вопрос или нет? — стараясь не рассмеяться, повторил Родин.

— Никогда! — прорычал Голодарский. — А вот с его покойным батюшкой Павлом Александровичем Глазовым — довольно часто.

— Он что, был один из тех людей, с которыми приятно выпивать?

— С ним приятно было делать все: ходить за грибами, выпивать, ловить рыбу и просто трепаться — эрудит, прекрасный собеседник — в отличие от многих он умел слушать — и, естественно, шикарный собутыльник! — Голодарский вскинул сжатую в кулак руку. — Не пьяница, а собутыльник. Разницу улавливаете?

— Улавливаю.

— И с юмором у него в порядке было — по части розыгрышей он, можно сказать, в классики попал. Вам известно, как он разыграл Ефремова?.. Нет?! — изумился писатель. — Сейчас я вам расскажу. Очень поучительная история… Значит, так… У руля Малого театра поставили Ефремова. Старики — Грибов, Борис Ливанов, Глазов возмутились: как так? Какой-то мальчишка из «Современника» на классику замахнулся! В общем, объявили маленькую забастовочку — все разом заболели. Тогда Ефремов, не желая осложнять себе жизнь, решил пойти на компромисс — поставить спектакль «Соло для часов с боем», в котором все старики были бы заняты. И, значит, шлет с рассыльным Глазову записку: «Прошу вас явиться такого-то числа на репетицию в художественную часть». А мы с Глазовым как раз выпивали, а потому находились в прекрасном настроении… Паша, значит, переворачивает записку и на обратной стороне пишет: «С каких это hop художественное целое должно ходить в художественную часть?» Представляете? — Голодарский залился густым, раскатистым смехом.

— С большим, видать, достоинством был человек, — улыбнулся Родин. — А что вы можете сказать про его сына?

— Бездельник! А что про бездельника можно сказать? Случайные встречи, случайные знакомства…

— Меня интересуют знакомства.

— Если человек для меня не интересен, я предпочитаю в его жизнь не заглядывать. Так что извините, — развел руками Голодарский.

— Понятно, — сказал Родин. — А Конькову Маргариту Петровну вы не знали? Она некоторое время жила на даче Глазова.

— Как не знал! — заволновался Голодарский. — Я, можно сказать, оказался свидетелем ее смерти.

Родин мгновенно почувствовал себя охотником, заслышавшим могучий, упоительно-радостный глухариный стон.

— Вспомните, пожалуйста, подробности, детали…

Голодарский опечалился, и лицо его стало похоже на печеное яблоко.

— В тот день было жарко, мне не работалось, и я пошел прогуляться. На берегу речки остановился — встретил знакомого поэта, Анатолия Продольного; он, конечно же, стал мне сразу свои новые стихи читать. Я слушаю, а сам думаю: лучше бы ты, паразит, мне должок вернул. И вдруг — вскрик! Оборачиваюсь — на берегу суматоха, все бегают, прыгают, кричат… Я, значит, стою, наблюдаю и неожиданно вижу то, что никто не видит, ибо это можно было увидеть только со стороны… В этой суматохе был абсолютно спокоен, а потому и хорошо смотрелся молодой парень, лет тридцати, брюнет, загорелый, с прекрасно развитой мускулатурой… Он неторопливо оделся — джинсы, кроссовки, синяя рубашка с короткими рукавами — закурил и как ни в чем не бывало потопал на дорогу, которая ведет в город.

— Больше вы его не видели?

— Нет.

— И раньше не встречались?

— Нет.

— Что у него было в руках?

— Спортивная сумка.

— Как быстро вы его потеряли из вида?

— Он свернул за угол и… как сквозь землю провалился. Я даже подумал, что у него там стояла машина.

— Что вы можете выделить в его поведении?

— Неторопливость, плавность движений, спокойствие.

— Лицо запомнили?

— Резко очерченное, прямой нос, острый, но опять-таки спокойный взгляд, хороший подбородок — квадратный, с ямочкой, прическа короткая.

— Узнаете при встрече?

— Без всякого сомнения.

«Этот парнишка — исполнитель, — подумал Родин. — Брызнул в лицо Коньковой нервно-паралитическим газом, посмотрел, как она ко дну пошла, оделся и уехал. И с концами».

— Вы об этом случае кому-нибудь рассказывали?

— Ни одной живой душе, — смутился Голодарский. — Вы понимаете, эту картинку — странное поведение этого парня — я увидел только потом, вечером, когда спать ложился.

— Нам нужна его фотография, — сказал Родин. — Фоторобот. Вы не откажетесь нам помочь?

— Всегда к вашим услугам. — Голодарский протянул Родину свою визитную карточку. — Позвоните, я подъеду.

— Спасибо, Эдуард Петрович. Всего вам доброго!

— И вам здоровья!

Родин вышел за калитку и сразу же увидел Яшу. Он, как всегда, возился со своей машиной.

— Огонька не будет? — спросил Родин, проходя мимо.

— Для хорошего человека… — Яша протянул зажигалку.

— Чем сегодня занимались?

— В карты играли.

— Ты что, не знаешь, за что он сел?

— Да мы от скуки… Он мне больше фокусы показывал.

— Ну и как?

— Виртуоз.

— Куда-нибудь звонил?

— Своему приятелю Вадиму Кожину и в Хабаровск, Пуданову, жаловался, что никак не может вычислить того, кто вычислил его матушку. — Яша закрыл капот, вытирая руки, спросил: — А вы что-нибудь серьезное здесь откопали?

— Сам еще не знаю.

Родин вернул Яше зажигалку и прошел в дом. Добровольский сидел за столом и рассматривал содержимое коробки, которую ему вручил Климов. Он осторожно брал каждую вещицу в руки, долго и внимательно изучал, затем откладывал в сторону. Климов и Таня следили за его действиями с подозрительной сосредоточенностью — так зрители наблюдают за пальцами иллюзиониста, пытаясь раскрыть тайну фокуса.

— Вот за эту вещь я ручаюсь, — неожиданно проговорил Добровольский, протягивая Климову старинный, ручной работы серебряный браслет. — Он принадлежал моей матери.

— Я должен вам верить на слово?

— На слово даже Президенту не верят, — усмехнулся Добровольский. — На внутренней