любопытствуют только, а на самом деле следят, как орудуют их сподручные и приказчики, как давят на толпу, притискивая ее к тюрьме.

Позже, много-много лет спустя, кто-то писал, что толпа окружила тюрьму. Нет. Тюрьму не окружили. Ее нельзя было окружить, она уходила задами на огороды, а огороды сливались с жилыми кварталами. Да и не было в этом надобности. Улемисты и белогвардейцы осадили ее со стороны ворот, с Московской улицы, лишь часть людей попала на Тверитинскую, где стояла тюремная церковь. Часовые стрелять не могли — не имели права. Побега ведь не было. А надзиратели под угрозой, впрочем, некоторые и не под угрозой, открыли ворота.

Рассказывали, что граф и генерал и еще человек тридцать, арестованных ревкомом, уже стояли во дворе — кто-то поторопился выпустить их из камер, — стояли и ждали улемистов и представителей военщины.

Отряд наш захватил тот момент, когда черное дело было совершено, Освобожденные члены бывшего комитета Временного правительства во главе толпы двигались к старому городу. Кто-то неистово вопил:

— Господа! Господа, настал божий день!

— Урра! — подхватывали десятки голосов.

На нас смотрели с нескрываемой злобой и ненавистью. Старик, вцепившийся в красную повязку Маслова, задыхался от бешенства:

— Большевики! Проклятые большевики...

Вспыльчивый Маслов побледнел. Рванул застежку кобуры и выхватил наган.

— Не стреляй! — успел только крикнуть я.

Успел. Маслов прикусил губы и сдержал себя. И хорошо. Нас бы смяли тут эти кликушествовавшие чиновники и озверевшие кадеты. Смяли и растерзали бы. Да и стрелять в толпу? Вроде все безоружные. Нет. Я помнил слова Гудовича: «Без приказа не стрелять!»

Людской поток свернул от тюремного базарчика вниз к Чаули и через мост хлынул в сторону Кашгарки. Граф Доррер и генерал Кияшко благополучно шествовали по улицам, недавно только политым рабочей кровью. Политым по велению карателя Коровиченко.

Дом в глухом переулке...

Сорвали все-таки красную повязку с шинели Маслова. Тот старичок сорвал. Как ни пристраивал ее Маслов, лепил на рукав, ничего не выходило. Продел в петлю на отворот борта и стал носить там, ровно бант. А когда вернулись в отделение и поставили измученных коней в конюшню, он устроился на табурете в дежурке и при свете лампы стал пришивать повязку на старое место.

В городе было неспокойно. После событий у тюрьмы мы ждали новых провокаций со стороны белогвардейщины. Прудников оставил часть отряда при главном управлении, а две группы по пятнадцать человек послал в объезд по Московской и Пушкинской — в районе тюрьмы и по Воронцовской и Обуховской, где произошли инциденты днем.

Наша группа, не спавшая вторую ночь, дежурила в отделении. Ребята тревожно дремали на скамейках и нарах. Я уснуть не мог. Взволнованный пережитым за день, ходил по комнате, переговаривался с Масловым. Он тоже не думал о сне — занял себя повязкой. Надо было все же пришить ее. В этом сказывалась не столько забота о порядке, сколько злое желание восстановить посрамленную честь красногвардейца. Мы называли себя красногвардейцами, как и все, кто с оружием в руках защищал тогда советскую власть.

— Жаль, что не хлопнул этого старикана, — вздохнул Маслов. — Натуральная контра...

Вот уже который раз он затевал со мной разговор о повязке и досадовал на мою осторожность. Считал, что я остановил его зря. С врагами цацкаться нечего — сегодня повязку сорвет, завтра поднимет мятеж против революционного порядка. Он одобрял расстрел Доррера у Урдинского моста.

Вечером прошел по городу слух, будто белогвардейцев, выпущенных из тюрьмы, отбили у улемистов и пустили в расход на месте. Нельзя было оставлять этих ярых врагов советской власти. События показали, что вся контрреволюционная нечисть рассчитывала на графа Доррера и генерала Кияшко, как на идейных руководителей и организаторов борьбы с Советами. В порыве гнева красногвардейцы уничтожили своих врагов. Ими владело чувство ненависти. И если бы чувство в ту минуту молчало, с белогвардейскими главарями следовало поступить именно так.

Позже слух опровергли. Доррер и Кияшко были отбиты у улемистов и водворены сначала в военную крепость, а потом в тюрьму и расстреляны по решению трибунала. В те декабрьские дни я этого не знал. Мы судили о событиях на Урде так, как их излагал Маслов.

— А человек десять сбежали, — сообщил он. — Подались вдоль берега, через сады и дворы, и сгинули... — Помолчал и добавил: — Поручик тоже сбежал.

Не забывал Маслов о поручике. О том самом, щеку которого украшал шрам. Приплел его к делу. Я сомневался насчет достоверности последнего факта: откуда было знать Маслову о судьбе поручика. Так и сказал ему:

— Не было поручика.

— Был.

— Ведь не видел?

— Может, и не видел, а был.

Пришил все же Маслов к рукаву повязку, а пока пришивал, нитка раза три обрывалась и вдевать ее снова в иголку нелегко было при слабом свете лампы. Полюбовался своей бабьей работой, сказал:

— Был. Не мог не быть, одна нитка их вяжет, что графа, что поручика...

И прежде убежденность Маслова меня поражала. С первого дня, как мы взяли на заметку дом чиновника, он стал доказывать, что там контрреволюционное гнездо. С появлением поручика эта убежденность укрепилась еще более. Едва Елисеев нащупал связь банды с Полосатым и выудил у арестованного сведения о продаже оружия, Маслов для себя решил: Полосатый это и есть поручик. Свою мысль он навязал Елисееву. После допроса вошел к нему и потребовал:

— Позвони в штаб Красной Гвардии, пусть прощупают домишко...

...Часов в одиннадцать вечера начальник охраны города вызвал к себе наряд конной милиции — всех, кто дежурил в отделении. Пришлось поднять бойцов. Трудное это было дело. Я их, буквально, вырывал из цепких рук дремы. Со стоном очухивались ребята.

— Разобрать оружие! Быстро...

Лошадей седлали в полумраке. Кто-то разбил лампочку в конюшне, и теперь с коптилкой, которую держал дневальный, мы искали седла и уздечки. Кони, тоже усталые, не слушались, упрямо тянули морды назад, к кормушкам. Оседлали все же. Выехали.

Начальник охраны города направил нас к Шейхантауру в помощь старогородскому отряду милиции. В пути к нам присоединились работники штаба Красной Гвардии, которые объяснили, что предстоит изъятие оружия в одном доме. Дом, по всем данным, охраняется беляками и возможно столкновение. Главное, не упустить засевшую там контру, взять ее.

Я не представлял себе расположение дома. В моем понятии это было что-то ограниченное четырьмя стенами, во всяком случае не квартал, а именно один дом. Когда