Не понимая, что происходит, бандиты оставили в покое Маслова, кинулись следом за своим вожаком. Второй чуть замешкался. Его-то Маслов и выскочивший Карагандян повалили и связали ремнями.

Мы оказались у дома, когда бандит уже лежал, хрипя и ругаясь, а Маслов и Карагандян, паля в темноту из наганов, бежали по дорожке к церкви.

Так началась и по сути кончилась в какие-нибудь несколько минут эта операция на кладбище. Все остальное — поиски беглецов, хождение по могилам, изучение склепов, было уже ненужным. Мы попусту тянули время, заставляя себя верить в какое-то чудо: а вдруг, а может быть...

Все, что осталось после операции — это связанный и временно помещенный в сторожку бандит и мертвая женщина на крыльце.

Я приказал убрать ее. Уже было светло, когда ребята положили тело в гроб — под навесом стояли два гроба, для кого-то предназначенные, — и отнесли в часовенку. Поставили рядом с дверью. Придут церковные служители, могильщик, если они еще существуют, и похоронят.

Обыск сторожки тоже ничего не дал. Наткнулись на вино и пачку денег николаевских — и всё. Повели бандита.

Глянули на кладбище — отчаяние взяло. Верное, казавшееся простым дело сорвалось. Я винил Карагандяна, винил себя, клял бандитов, но помочь, ничем помочь не мог. Не мог вернуть эти несколько минут. Вернуть и все повторить иначе.

Оказалось, что операция была не такой уж бесплодной. Елисеев извлек из бандита довольно полезные сведения. Во-первых, это был тот самый Стригун, за которого женщина приняла в темноте Карагандяна. Кличку получил за свое умение «работать» бритвой — перерезать горло жертве. Пробравшись однажды в дом с целью грабежа, он отправил таким образом на тот свет целую семью. Но это стало известно позже. Перед Елисеевым Стригун замкнулся и на все вопросы отвечал односложным «не знаю».

— Как попал на кладбище?

— Шел в сторожку за самогоном.

— Почему в руках оказалось оружие?

— А кто сейчас без оружия ходит.

— Как зовут твоего дружка, что убежал?

— Не знаю... Встретились у сторожки.

Плел, в общем, всякую чепуху, даже не пытался изобрести что-нибудь логичное.

Елисееву надоело, он ушел домой, вернулся через час и объявил бандиту:

— Где деньги, что передал тебе Полосатый?

Стригун опешил:

— Не давал он мне денег.

— Врешь. За патроны дал, и ты скрыл их от Штефана.

Ошарашенный бандит пялил испуганно глаза на Елисеева и соображал, откуда он все это знает. А сапожник наш, учуяв слабинку, стал гнуть дальше, чтобы сломить хребет Стригуну.

— Если мы тебе не припишем, на воле Штефан шлепнет: не воруй общие деньги.

— Не брал я, — взмолился бандюга. — У поручика с собой не было. Через два-три дня обещал...

— Что ж, проверим.

Елисеев велел привести «задержанного» в сторожке посыльного от поручика. Я ввел переодетого в поношенную военную форму, без погон и нашивок, нашего бойца. Ход был рискованный, но эффект получился полный.

— Зачем посылал вас на кладбище Полосатый? — спросил наигранно серьезно Елисеев.

— Встретить Стригуна, спросить насчет оружия.

Это была легенда, сочиненная Елисеевым на основании нескольких фраз, добытых Карагандяном в сторожке.

— Оружие не мое дело, — замахал руками Стригун. — Пусть Скряга откручивается. Он со Штефаном брал на разъезде. Меня не пришивайте к делу...

Оружие «полезло» обильно из нашей операции. Мы еще не знали, какова его роль и кому оно предназначено, но Полосатый и Штефан, а теперь еще и Скряга, связывались воедино историей с «горячим провиантом», как именовались в банде браунинги, винтовки, патроны. Стригун не добывал их, только вел переговоры и сообщал место, где Полосатый мог взять оружие. Он же принимал деньги — золотую валюту царской чеканки. Бумаги — николаевские и керенские кредитки — в обмен не шли. Штефан от них категорически отказался. А золота, видно, у Полосатого не было, вот он и задолжал приличную сумму. Скряге было поручено прижать заказчика. Стригун не нашел Полосатого в условленном месте и вернулся, чтобы доложить об этом Скряге.

— Не Штефану? — вцепился в бандита Елисеев.

— Нет. Не Штефану. Штефан в сторожке не бывает.

Оказалось, что банда была предупреждена сигналом об опасности и не переступила границы кладбища. Кто предупредил? Сторож. Скряга — брат его. Женщина, убитая ночью, — Танька Свиридова, бывшая рецидивистка, бежала из тюрьмы в февральские дни, когда в городе шла борьба с генералом Куропаткиным. Звали ее в банде — Таня Молдаванка. За цвет волос и черные цыганские глаза.

Долго бился Елисеев, чтобы узнать, кто такой Полосатый. Стригун не видел его днем ни разу. Встречались у Сергиевской церкви по субботам. Полосатый ждал за оградой, куда свет свечей не попадал. Воротник пальто всегда был поднят, шапка нахлобучена на глаза. Одно приметил Стригун: молод Полосатый. По голосу, по глазам судил. Как-то Скряга назвал его поручиком. Ругнул, вроде. А может, в самом деле поручик.

— Штефан его знает хорошо, — пояснил бандит.

— С чего решил? — поинтересовался Елисеев.

— Скряга жаловался, поблажки, мол, дает Штефан своему дружку.

О Штефане Стригун почти ничего не знал. Мало кто в банде встречал главаря с глазу на глаз. Только иногда на деле появлялся в маске, как и все. В налетах Стригун не участвовал, его обязанность — связь и сбыт вещей.

— В остальном я чист... Рук не замарал, — заключил Стригун, показывая свои тонкие синеватые руки. — Перед революцией грехов нет. Если что, сам могу беляков кокнуть. Потому, контра...

Про зарезанную семью молчал. И мы не знали о ней до поры до времени. Потом, спустя месяц, кажется, когда многие дела банды стали известны, я вспомнил эти тонкие синие руки и подумал — не замаранные. Может, их кровь и не касалась. Умел Стригун «работать» чисто.

Допрос взятого в сторожке бандита только на время отвлек меня от размышлений по поводу нашей неудачной операции. Шайка ушла. Виновен отряд. Виновен я, прежде всего. Слова Гудовича по-прежнему строго звучали: «под личную ответственность!». Вышло, что не донес я эту ответственность до конца. Сплоховал. Второй такой возможности не представится. Банда спугнута, Штефан скрылся, и теперь следов его не сыщешь. Не скоро, во всяком случае, они обнаружатся.

Вместе со мной мучился Карагандян. Прямо-таки почернел парень. Глаза впали, нос стал еще длиннее и совсем загнулся крючком.

— Хлопнуть меня надо за такое, — твердил он, теребя пятерней смоляные волосы. — Хлопнуть — и амба!

Если говорить откровенно, я тоже