– Я сама-то себе объяснить не могу…

– Тогда потухни. А то мне даже кажется, будто ты всеэто сама устроила, чтобы непринужденнее смыться на вольные хлеба.

– Ну конечно, – сказала Даша. – Очень мнебыло интересно, чтобы вы с Дрыном на меня голую во всех ракурсах пялились… Всюжизнь мечтала. А знаете, мы же буквально на пару минут разминулись с этимисамыми террористами, гнал бы Федя чуток побыстрее – и попали бы, как кур вощип… или во щи?

– Везет вам. Как утопленникам. И вот что… – онпонизил голос. – Генерал не зря заикнулся… Насчет чека…

– Что? – насторожилась Даша.

Воловиков мялся. Закусил нижнюю губу, пошевеливая усами. Исказал почти равнодушным тоном:

– Понимаешь ли, Дарья, вот уже несколько дней ползетслушок, что ты, как бы это, в ФСБ постукиваешь…

– Я?!

– Да ты глазами не сверкай. Умные не верят, да ведь идураков хватает…

– Кто воняет?

– Не знаю. Сама представляешь, как бывает, –концов уже не найти, а слушок ползет и циркулирует. Так что учти… – Онпотоптался, неловко кивнул и зашагал прочь, бросив уже издали: – Паша поедет,за тобой зайдет…

Она так и осталась стоять у окна. На душе было так пакостно,что новая плюха, свист насчет ФСБ, как бы и не ощущалась вовсе.

Но Солнечный – это и точно трясина… Убиты отец ичетырнадцатилетняя дочь, десятилетнего мальчишку преступник то ли пожалел, толи посчитал мертвым, пацана пока что нельзя допрашивать. Местные сыскаризацапали кавалера девчонки; как на беду, алиби у него не оказалось, а какие-тохулиганские подвиги на нем давно висели, как почти на каждом вьюноше изСолнечного, донельзя криминального райончика. И он, изволите видеть, быстренькопризнался, что очень многих профессионалов не убеждает…

Она дошла до своего кабинета, распахнула дверь. Там царилиблагодушие и полная идиллия. Мсье Флиссак что-то весело рассказывал, восседаяза Дашиным столом, Славка с Толей и скромно примостившийся в уголке сержантФедя хохотали, дым стоял коромыслом.

– Праздник жизни? – хмуро спросила Даша.

Мсье вскочил, освобождая ей стул.

– Сидите, – сказала Даша, прошла по комнате иуселась на свой излюбленный подоконник, уставилась на унылый внутренний дворик,где стояли две машины ППС и радостно носилась выпущенная погулять чепрачнаяовчарка. – Что примолкли?

– Чего-то вид у тебя… – сказал проницательныйСлавка.

– Нормальный у меня вид, – отрезала Даша, чем себятолько выдала. – Нормальнее не бывает.

Она задумчиво смотрела на Флиссака – непринужденного,естественного, веселого и обаятельного. Сияющего, как новенький рублик. Ну длячего она французской разведке? Или хотят выяснить жуткую тайну – зарплатушантарских сыскарей?

– Положительно, мадемуазель Дария есть не крепковесела, – сказал француз с плутовской миной. – Быть возможно, это тутдела кер… сердечный?

– Угадали, – сказала Даша без улыбки. – Нупрямо как в воду смотрели… Как это по-французски будет «разбитое сердце» –сакре кер?

– Уи…

– Вот, значит, помню… Натуральное сакре кер.

– Уж-жас! – сочувственно сказал француз. – Иваш…

– Да нет, мой амант тут ни при чем. Просто взвалиливдруг на нас одно дело… – она обвела взглядом всех остальных. – Ну,соколы, поздравляю. Убийство в Солнечном – на наших могучих плечах. Вы ужизвините, мсье Флиссак, начались изрядные хлопоты…

– О, понимаю, я уже исчезать…

– Подождите, – сказала Даша. – У вас,случайно, нет телефона комиссара Дюруа? Получила от него письмо, нужнопозвонить, поблагодарить, и спохватилась вдруг, что телефонов-то и не взяла всвое время…

– О, разумеется! – Он достал изящный блокнот вкрасной обложке с белым силуэтом Эйфелевой башни. – Вот этот – служба,комиссариат. Этот и этот – дом.

Ни секунды колебаний, совершенно естественный тон, взгляд нина миг не вильнул… А собственно, даже если он и не писатель, почему он не можетзнать комиссара? Шарахаешься вслепую, набиваешь синяки…

– А что пишет? – поинтересовался Славка, когдафранцуз колобком выкатился в коридор. – Опять, поди, замуж зовет?

– Ага, – сказала Даша. – Думаю вот, несогласиться ли… Орлы, вы хорошо слышали, что я сказала про Солнечный?Готовьте-ка себя морально, нынче же и приступаем. Что слышно из психушки?

– Доктор все еще не в кондиции, – доложилТоля. – Только санитары отвернутся, он уже под кроватью засел и от убийцотмахивается. Три грации его достают день и ночь…

– Понятно, – разочарованно кивнула Даша, сняла свешалки пуховик. – Настраивайтесь на Солнечный, а я исчезаю. Изучатьпроблемы фотографии…

В таком бешенстве Даша Глеба еще не видела. Он держался, какмужику и положено, не срываясь на истерики с матерщиной, но глаза от яростистали совершенно стеклянными. Сидел, привалившись к стене, смолил сигарету засигаретой и, судя по вдохновенно-озверевшему лицу, строил планы роскошной мести.Увы, Даша прекрасно сознавала, что это не в его возможностях. Может быть, и нев ее. Те, кто устраивает такие фокусы, попадаются редко.

Их час назад выставили на кухню, а в комнате шуровали генийфотографии Паша Тимонин и двое узких специалистов-практиков.

Возглавлял все это предприятие мрачный и неразговорчивыйдаже среди своих подполковник Граник, доверенное лицо Дронова, ведавший вгородском УВД едва ли не самой таинственной и законспирированной службой, в чьюзадачу входило выявлять внедренки в собственных рядах – от «проводок» криминаладо агентуры «соседей». Естественно, столь увлекательное занятие в два счетасделает мизантропом любого…

– Придется, наверное, все-таки заявления подать… –сказала Даша осторожно.

– Да хоть сто, если надо, – махнул рукойГлеб. – У тебя-то как, лопатками стенку чувствуешь, или не столь мрачно?

– Да вроде обошлось, – как можно беззаботнееответила она, чтобы не нагнетать трагедию. – Я все же, скромно говоря,кадр не из бросовых. Спишут на милые забавы обрученных…

– Такое впечатление, что тут постарался осколок прежнихэпох. Когда по любой аморалке лупили из крупного калибра.

– Может, он и пытается такое впечатлениепроизвести, – сказала Даша. – Вокруг тебя в последние дни ничегонеобычного не происходило?

– Кто знал? Я ж не присматривался, могли сто человекследить…

– Нет, а вообще? Не обязательно – слежка.

Он старательно задумался, уставясь в потолок и шевеля губамидля лучшей концентрации мысли. Мотнул головой:

– Ничего такого не могу припомнить. Думаешь, менязамажут? Как ни крути, а компромата не отыщешь. Ты у меня – единственнаяпорочащая связь, как оказалось…