– Ты такая красивая с распущенными волосами!

Я покраснела и вскоре вообще перестала носить резинку. Все что угодно, лишь бы угодить ему и получить очередную дозу обожания.

* * *

– С каких это пор кофе стал так много значить? – спросила я однажды, услышав, как другой студент колледжа заказывает себе напиток на соевом молоке без пенки и добавок. – Когда заказ стал отражением личности?

– Это довольно глубокая мысль для любителя латте, – сказал Риз, и я ласково стукнула его головой по плечу в знак протеста.

– Я думаю, ты втайне умираешь от желания добавить молока в свой американо. Но боишься, что это повредит твою хрупкую мужественность.

Он выпятил грудь.

– Моя мужественность? Хрупкая? – Риз поцеловал мне руку. – Может быть, но только когда я рядом с тобой. – Его поцелуи добрались до уха. – Ты заставляешь меня чувствовать себя совершенно беспомощным, Амели, – прошептал он, прежде чем мы попробовали кофе друг у друга во рту и получили осуждающие взгляды от посетителей кофейни.

* * *

Я отхлебываю свой латте, и он тревожит мой желудок. Опять не завтракала, но не голодна. Пока желудок не сворачивается в петлю, о еде можно не вспоминать. Рядом околачиваются две молодые мамаши, с неодобрением смотрящие на мою пустую кружку и посылающие мне ментальные сообщения: «Пожалуйста, свали уже».

– Да без проблем, – говорю я, со скрежетом отодвигая свой стул и обходя их стороной.

Они даже не благодарят меня, просто спешат занять мое место со своими сумками и гигантскими переносками.

Я выхожу на зимнее солнце и бреду к окраине этого крошечного, ничем не примечательного городка. Поворачиваю налево и оказываюсь перед желтой дверью студии звукозаписи. Переживаю это прекрасное первое свидание в восьмимиллионный раз, пока мне не становится слишком больно.

Возвращаюсь в центр и иду к местному парку – арене еще многих хороших моментов. Ем бутерброд с сыром на скамейке. Здесь Риз наконец согласился снять шляпу, дав мне разглядеть, как выглядит без нее, и я булькала от смеха, когда он пытался отобрать ее обратно.

Я иду к грязному пруду и вспоминаю, как мы решили погулять и покормить уток. Мы придумали им всем имена и истории.

* * *

– Смотри, у этой клюв не такой, как у всех, так что они не будут с ней тусоваться, – сказала я, стараясь кинуть кусочек хлеба той утке.

– Бедный Клювик… ВЫ ПРОСТО НЕ ОСОЗНАЕТЕ ЕГО КРАСОТЫ́, ВЫ, ПЕРНАТЫЕ ДЕБИЛЫ! – крикнул он другим уткам, которые разлетелись от этого шума под мой смех.

– Все в порядке, Клювик. Твое время придет. – Я бросила ему последний кусочек. Мы придумали всю трагическую предысторию Клювика и спланировали его драматическое утячье совершеннолетие.

– Даже кормить уток с тобой – это самое лучшее, что есть на свете, – сказал Риз, прежде чем сунуть руки в карманы моего пальто, согревая их и заодно щупая меня. Я визжала и смеялась.

– Погоди, мы не можем, Клювик же смотрит!

* * *

Я пытаюсь высмотреть Клювика, но нигде его не вижу. Может быть, он не так уж сильно отличался от других. Может быть, мы просто решили выделить его из толпы, потому что были влюблены, и это заставляло видеть волшебство в обычных вещах. Я вздрагиваю, достаю бутылку кока-колы, делаю глоток и думаю о счастливых воспоминаниях.

Никогда не знаешь, станут ли они печальными. Такие воспоминания светятся и сияют в обширных областях подсознания, будто наполняя наш мозг блестками. И мы рады им, дрожим над ними, дорожим ими. До того дня, когда по той или иной причине жизнь вдруг не превратит это счастливое воспоминание в печальное. Хорошие воспоминания являются такими только из наивного незнания лучшего. Я не знала, что те прекрасные первые недели, которые я делила с Ризом, были сочтены. Не могла себе этого представить. Они не были бы счастливыми воспоминаниями, если бы я беспокоилась, что все может пойти совсем по-другому. Я была настолько переполнена счастьем, что ни капельки не боялась его окончания.

* * *

Но со временем эти воспоминания могут легко перестать быть сладкими.

Или, как в моем случае, просто превратиться в горькие.

Уже темнеет – день склоняется к вечеру, хотя еще слишком рано. Я не знаю, как переживу весну, даже с подснежниками. Не вижу ни единого огонька на горизонте, ни малейшего повода вылезать по утрам из теплой постели. Машу на прощание вряд-ли-Клювику и направляюсь домой. В этой экскурсии по счастливым воспоминаниям осталось только одно место, и я направляюсь прямо к нему.

– Амели, ты вернулась, – папа встречает меня в дверях, взъерошив мои волосы, – хорошо провела время?

Я киваю, снимаю пальто и бросаю сумку на тумбочку для обуви.

– Замечательно. Итак, ты готова отведать моей стряпни сегодня вечером? Твоя мать разрешила мне устроить северный пир! Пирог, пюре, соус и все такое… йоркширское. Ты готова?

Снова киваю, хотя хочу лишь пойти в свою комнату и чтобы меня никто не трогал.

– Позову, когда все будет готово.

Проходя мимо гостиной, я машу маме рукой, снимая варежки, шарф и шапку. Бросаю их на ковер, когда добираюсь до своей комнаты, плюхаюсь на неубранную кровать и тихо плачу в простыни – мой ежедневный ритуал. Вся эта карта воспоминаний может быть обо всех местах, где я плакала на людях, но там еще полным-полно скрытых слез. Провожу так двадцать минут, как обычно, пока почти не перестаю дышать, затем сажусь, вытирая нос. Оглядываю стены своей спальни, белые и голые, потому что домовладелец не позволит мне ни покрасить их, ни приколоть что-нибудь.

Затем погружаюсь в последнюю порцию счастливых воспоминаний.

Хорошие времена, которые я провела с тобой. Здесь, в этой комнате. На этой кровати…

Знаю, что будет больно, но должна это сделать.

* * *

Поскольку мама с папой возвращались домой всегда поздно, а учеба заканчивалась в три, спустя всего четыре свидания – каждое из которых было еще более идеальным, чем предыдущее, – я пригласила Риза к себе.

Мы стояли в противоположных углах моей комнаты, внезапно занервничав, как будто не целовались в любую свободную минуту в течение двух недель. Никто из нас не знал, куда смотреть. Пока он не шагнул ко мне, мы не бросились друг на друга и не поцеловались так, словно собирались вот-вот погибнуть в авиакатастрофе. Упав на кровать, мы продолжили и переплелись ногами и руками, не в силах остановиться.

Наконец мы расцепились, и Риз рассмеялся над моими спутанными волосами.

– Ты такая потрясающая, – прошептал он, завороженно разглядывая гнездо на моей голове. Затем снова надел шляпу и подошел к моей коллекции виниловых пластинок. – Итак, что же мы здесь имеем? У тебя есть проигрыватель, это значит, что ты прошла тест на блестящую девушку.

– Ну, разумеется, у меня есть проигрыватель! Что хочешь послушать?