Позже, когда я поставил ее перед фактом, она рассказала мне, как в те первые выходные в «Черном амбаре» Этвелл закатил праздничный ужин с бездной отличного вина. Когда она объявила ему, что готова идти спать, Этвелл уговорил ее нюхнуть немного кокаина, просто чтобы поддержать компанию. На следующий день, когда весь материал для будущего фильма был уже отснят, он отблагодарил ее, подарив бутылку «Сансера», который они пили прошлым вечером, а также полграмма кокаина. А еще объяснил Клэр, что изобрел какую-то систему употребления наркотиков, позволяющую избежать зависимости, – надо, мол, по определенной методе растягивать приемы во времени. Убедил ее, что пока ты следуешь его научному графику, все будет в порядке.

Если б я с самого начала знал, что поездки Клэр в Саутвелл вызваны наркотиками, а не сексом, то вмешался бы раньше. Но вышло так, что к тому времени, как я это выяснил, Клэр опять стала стопроцентной наркоманкой. Я решил поступить так, как поступал всегда, – ждать, в надежде, что со временем она согласится завязать или лечь в наркологический центр. Я понимаю, как это выглядит. Понимаю, что если б я что-нибудь предпринял – предъявил ей ультиматум, связался с ее родителями, привлек бы ее друзей, да что угодно, – то, наверное, исход был бы иным. Я все еще постоянно об этом думаю.

Помню, как еще подростком спросил раз маму, почему она мирится с алкоголизмом отца. Та нахмурилась, но не потому, что расстроилась или разозлилась, а потому что была просто сбита с толку.

– А что мне еще остается? – произнесла мать в конце концов.

– Ты можешь уйти от него.

Она покачала головой.

– Лучше уж буду ждать его.

– Даже если придется ждать всю жизнь? – спросил я.

В ответ мать только кивнула.

Вот что я чувствовал в отношении Клэр в те моменты, когда она не была полностью моей. Я ждал ее.

Когда в самый первый день нового две тысячи десятого года рано утром двое полицейских в мундирах постучались в дверь моей квартиры, я уже знал, что Клэр мертва, прежде чем кто-то из них успел заговорить.

– Ясно, – помню, ответил я, когда они известили меня о том, что в три часа ночи она попала в аварию и погибла прямо на месте. – Кто-нибудь еще пострадал?

– Нет, она была одна, и другие транспортные средства в происшествии не участвовали.

– Ясно, – произнес я еще раз и начал было закрывать дверь, решив, что полиция со мной закончила. Но они придержали дверь, объяснив, что я должен поехать в отдел полиции для опознания.

* * *

Через месяц я нашел дневник, который, оказывается, она регулярно вела. Он был спрятан за плотными рядами крупноформатных книг в твердых переплетах в той секции книжного стеллажа, которую Клэр объявила своей. Я едва не сжег его, даже не читая, но любопытство взяло верх, и одним промозглым весенним вечером я купил упаковку из шести бутылок «Ньюкасл Браун», устроился поудобней и прочитал дневник от корки до корки.

Хотя я давно уже не читаю современных детективов, но все равно в теме. Хорошо представляю, что «Исчезнувшая» Гиллиан Флинн[52] произвела настоящий переворот в отрасли, что так называемые «ненадежные рассказчики» стали вдруг крайне популярны среди читателей наряду с «семейным саспенсом» и вообще книгами, которые ставят вопрос: можем ли мы вообще доверять хоть кому-нибудь, даже самым близким для нас людям? Некоторые прочитанные мною рецензии подают это так, будто это совсем недавний феномен, будто сюжет, построенный на раскрытии супружеских секретов, представляет собой нечто совершенно новое, или что недомолвки, а то и откровенная ложь со стороны рассказчика не были тем краеугольным камнем, на котором вот уже более века стоят психологические триллеры. Та, от имени которой ведется повествование в «Ребекке»[53] – романе, опубликованном еще в тысяча девятьсот тридцать восьмом году, – даже не называет читателям своего имени.

Может, после всех этих лет, проведенных в вымышленных литературных царствах, построенных на обмане, я и предубежден, но вся штука в том, что я в равной степени не доверяю ни книжным повествователям, ни реальным людям в своей реальной жизни. Нам никогда не получить полной правды, о ком бы ни шла речь. Когда мы впервые встречаем кого-то, то даже перед тем, как будут произнесены какие-то слова, уже присутствуют ложь и полуправда. Одежда, которую мы носим, предназначена для того, чтобы прикрыть правду о собственном теле, а также нарисовать тот образ, который мы хотим показать окружающим. Все это не более чем фабрикация, что в прямом, что в переносном смысле этого слова.

Так что я ничуть не был удивлен, обнаружив тайный дневник своей жены, и столь же не удивился, когда в нем нашлись вещи, о которых она мне никогда не рассказывала. А не рассказывала она мне много чего. Для целей данного повествования – моего повествования – я не буду углубляться абсолютно во все, что открылось мне в ходе чтения дневника. Она не хотела, чтобы об этом знал весь мир, и я тоже не хочу.

Но мне все-таки надо изложить, что произошло между Клэр и Эриком Этвеллом. Неудивительно, что у них все-таки была сексуальная связь. Но не какая-то там романтическая. У Клэр развилась зависимость к кокаину, и по прошествии какого-то времени, в течение которого Этвелл подавал его к столу бесплатно, он начал требовать денег. У нас с ней был один общий банковский счет на двоих – для квартплаты, всяких хозяйственных расходов, для отпуска, – но у каждого имелись и свои личные счета. И ее полностью истощился на протяжении каких-то трех недель. После этого Клэр стала расплачиваться с Этвеллом сексуальными услугами. Это была его идея. Не буду вдаваться в детали, но кое-что из того, что он от нее требовал, было действительно унизительно. В какой-то момент Клэр рассказала ему о своем печальном опыте с мистером Клифтоном, тем учителем физики. «Я увидела в глазах у Эрика неприкрытое возбуждение», – написала она после этого.

Я дочитал остаток дневника, а потом на следующие выходные поехал на Уолден-понд[54], что в Конкорде, через Саутвелл. Вокруг было практически пусто – на улице десять градусов, пруд замерз, серовато-белые небеса над головой. Прошел по тропе, поднимающейся на крутой берег над прудом, нашел открытую полянку, после чего облил дневник керосином, поджег его – и втаптывал остатки в землю, пока от тетрадки не остался лишь кратер из черной сажи в снегу и разлетающийся по воздуху серый пепел.