— Тут второе дно! — заорал он, поковыряв для верности пальцем.

— Знамо дело, — отобрал оперуполномоченный у него донышко и, поколдовав над ним, извлёк на белый свет лист бумаги, сложенный в несколько раз. — Записка! И больше ничего.

— Наших времён, — впился глазами в бумагу Жмотов. — Чья клетка?

— Погоди, погоди, — покачал головой Минин. — А ведь эта записка мне что-то напоминает. Бумага, кажется, одна и та же. Есть у меня одна, на эту похожая.

И он вытащил из нагрудного кармана точно такой лист в клеточку:

— Савелия Михеича записка. Предсмертная. Со стишком, чтоб о птице я заботился.

— Оба письма он написал, — опередил Жмотов оперуполномоченного. — Одно для всех, а второе здесь припрятал. А вы его искали с Баклеем!

— Искал, — начал разворачивать листок Минин, заметно переменившись в лице. — Я всё время верил, что Михеич так просто не уйдёт из жизни. Он должен был свой след оставить.

— Вот, оказывается, зачем вы в ту ночь примчались туда, нас выпроводив? — не сдержался Квасницкий.

— А ты уследил? — дёрнулся Минин.

— Я случайно вас заметил в трамвае. В фуфайке бродяги, в кепке шпанской. Законспирировались вы тогда не на шутку.

— А ты, значит, уже тогда за мной шпионил?

— Сами виноваты. В одиночку! Всё втихаря!

— А если бы этим проверяющим досталось письмо? Лучше было бы?

— Да вы прочтите сначала, может, там и нет ничего особенного, а мы собачимся.

Минин зло покосился на лейтенанта, с развёрнутым листом к окну подступился. Жмотов попытался было сунуться к нему, но тот остановил его властным жестом руки:

— Неча лезть! Михеич тайных писем никогда не писал, а раз случилось такое, не для твоих оно глаз.

Что можно было такого написать на маленьком листке из школьной тетрадки? Многого не изобразить, да и издалека заметили оба лейтенанта, что буквы были большими, раскатывались размашистой рукой по всему листу. Но читал Минин долго и, уже прочитав несколько раз одно и то же, задумался глубоко и мрачно, опять забыв про всё на свете. А когда пришёл в себя, очнувшись от мучивших мыслей, чиркнул спичками и поджёг лист.

— Степаныч! — вскрикнули оба в ужасе.

— Мне письмо, — коротко и безжалостно сказал оперуполномоченный. — Не для чужих. Жаль, в первой его записке я не разобрался. Долго эту искать пришлось. Спасибо Провокатору, выручил.

Попугай живо дёрнулся на кличку, косо глянул на Минина, прокричал в ответ.

— А теперь пошли, — засобирался Минин. Заманил птицу в клетку, налил воды, оглядел комнату, в углы поклонился и шагнул к двери: — Запирай, Прохор. Забирай ключи.

XVII

По пустынным улочкам — одни кошки да собаки, шли они недолго. Минин — впереди, поторапливая, оба — за ним, едва поспевая.

— Куда, Степаныч? Ты что опять удумал? — начал задыхаться Жмотов.

— Веселей, парень! — подморгнул ему Минин. — Давай догоняй калеку.

И хрустнул протезом, видно, специально, чтобы подогреть сумрачных приятелей.

— Вы, инвалиды, — народ непредсказуемый.

— Мы — офицеры, — отбрил его Минин и больше не шутил.

Квасницкий молчал, не останавливаясь, то и дело снимал свои очёчки и протирал батистовым платочком потевшие стёкла.

— Куда опять? — взвыл Жмотов, когда Минин круто свернул в какой-то неказистый закуток.

— Здесь подворотня есть, дыра в заборе, и мы на месте. Короче путь, одним словом.

— Ну, Степаныч!.. Ты прямо Гаврош из чрева Парижа…

— Что ж вы, в городе живёте и его не знаете?

— Другими делами занимаемся, — съязвил Квасницкий. — Не гоняемся по ночам за бешеными собаками на трамваях.

— Это ты всё про то? Не успокоишься?

— И про это…

— Стоп! — прервал его Минин. — Пришли.

И он замер. Жмотов, не удержавшись, налетел на него, едва не свалив. Но крепок был оперуполномоченный, устоял и лейтенанту помог очухаться. Перед их глазами катила, закручивала барашки серых злющих волн Волга. Они бросались на песчаный берег, разбиваясь в брызги, шипели, жалили землю, словно тысячи змей.

— Ты чего это, Степаныч! Уж не купаться ли опять? — Жмотов так и упал задницей на кучу мокрого песка.

— Угадал.

— Да куда ж ты со своим сердцем?

— Ему только лучше будет, — уже раздевался Минин. — Оно у меня поёт, когда я в воду захожу.

У Квасницкого, впервые наблюдавшего это, захватило дух, враз замёрзшими губами он, если бы и захотел, не мог выговорить ничего.

— Рехнулся! Как есть рехнулся! — качал головой Жмотов.

Он обернулся к приятелю:

— Ты плавать умеешь, Игорёк? Не пришлось бы спасать.

Квасницкий лишь судорожно дёрнулся.

— А вот этого не надо, — повёл голыми плечами Минин, стоя уже в одних трусах по колено в воде. — Обойдусь без вашей помощи.

Он глянул на реку, зачерпнул водицы в ладонь, омыл лицо и грудь, повернулся на берег:

— Ну, прощевайте, товарищи офицеры. Государственное имущество покараульте.

Он кивнул на одежду и амуницию.

— Степаныч, а оружие? — заканючил Жмотов.

— Оба пистолета там, — ткнул рукой оперуполномоченный в кучу и нырнул в воду.

— Вот сумасшедший! — Жмотов пересел с песка на кучу сухой одежды, но Квасницкий бросился к нему, столкнул и начал лихорадочно рыться.

— Ты чего, Игорёк? Степаныч не соврёт.

— Дурак! Ты так ничего и не понимаешь?

— Во взбеленился! О чём ты?

— А ты не видишь, что он задумал?

По реке, прямо перед ними, скрываясь наполовину в мутных волнах, тужась и пыхтя, маленький буксир тащил огромаднейшую гружённую брёвнами баржу. Баржа по самые борта сидела в воде, и, казалось, чудом её не захлёстывали жадные волны. А Минин плыл наперерез этой барже, изо всех сил работая обеими руками, торопясь успеть к ней. Фонтаны брызг окружали его, и среди мрачного ненастья казалось, что чудесный неземной нимб мерцал вокруг оперуполномоченного.

— Он же умереть хочет! — орал Жмотов, беснуясь.

Квасницкому удалось отыскать пистолет и обойму, он попытался вставить её в рукоятку оружия, но трясущиеся руки мешали.

— Дай-ка мне! — выхватил у него пистолет Жмотов и в секунду обойма влетела на положенное место, а пуля — в ствол.

— Степаныч, назад! — выстрелил несколько раз в воздух Жмотов, вскочил на ноги и бросился к воде.

За ним поспевал уже и Квасницкий с оружием в руках.

— Назад, капитан Минин! — орал он. — Стрелять буду!