Отделение – свое – отлично помню: «Пошел!!!» – и тычок в спину, и ошеломительный рывок в неизвестность, и потеря чувства реальности происходящего. Земля так далеко, что масштаб теряется: высоты никакой нет, просто прыгаешь в голубую пустоту. А через мгновение рвануло меня вкось, и подо мной раскинулись карты: далекие, холодные и твердые на вид участки коричневой земли и зеленых лесов. Тебя наклоняет вперед, и вот уже нет никакого страха, он остался в самолете.

Вдруг – хлопок! – меня вздернуло, ремни резко сдавили под грудью, я охнула – это принудительно открылся парашют, – вдохнула наконец и, закинув голову, принялась панически разглядывать раскинувшееся надо мной грязно-белое небо: господи, да правильно ли я делаю?! – стараясь определить, все ли соответствует описанию инструктора. Дернула «рыжую», отключая страхующий прибор, – и наконец-то услышала тишину, ту самую, пронизанную тонким ветром-свистком. Огляделась, увидела внизу ледяной прут реки, сверкающий под солнцем, буро-зеленые заплатки полей, пронзительную желтизну подсолнухов, и над всей этой немыслимой красотой – свои жалкие висящие ножки…

Мне почудилось, что весь мир сходится к стропам парашюта и к моим рукам… Это был такой сладкий страх, смешанный с возбуждением, от которого дух захватывает и улыбка до ушей, от которого все сжимается внутри и вырывается через частое тяжелое дыхание.

Наверное, я тогда еще и кричала что-то, уже не помню. Надо было что-то еще определять и оценивать – лечу ли я против ветра или по ветру, – но я была ни к чему не пригодна, просто отдалась этому куполу, ветру, миру, сходящемуся к моим рукам, – и ждала земли.

Грохнулась в поле, как мешок с удобрением, слегка прибило меня, конечно, но ничего, поднялась – сначала на карачки, потом и на ноги. С трудом, через силу подобрала разбросанные тряпки моего купола…

Собирал нас по полю полуразвалившийся грузовичок, похожий на тот самолет, из которого несколько минут назад я выпрыгнула. Вот, пожалуй, и все.

«И это – все?» – думала я по дороге домой и ощущала только дрожащее опустелое нутро. Все оказалось и гораздо прозаичнее, и страннее, и пронзительней моих ожиданий неба…

* * *

…Ты потерпишь еще мое небо? Мое небо, в котором я спасалась от многого в жизни…

Понимаю, что тебе важны совсем другие детали по совсем другой теме, но успокаиваю себя, что ты вольна пропустить мои излияния и попросту вымести их из почты.

Да, так я начала прыгать. Так уж вышло: с родными в то время я была далека и не знала, какие еще ходынки себе придумать, чтобы не появляться дома. Что-то случилось со мной после маминой смерти; не пожелала принять замену, пусть и любимую тетку, не могла простить, дурында стоеросовая, жизни не могла простить, обычной человеческой жизни, которая споткнулась о мою больную маму и после похорон побежала дальше. Вместо мамы осталась пустота, и казалось, даже папина единственная рука бессознательно шарит в воздухе, пытаясь нащупать привычные и милые душе и телу очертания родной фигуры…

Так что в студенческие каникулы и в те выходные, что выдавались летом между прыжковыми днями, я и еще несколько таких же начинающих щенков оставались на аэродроме под присмотром руководства. Вот тогда-то между делом я и научилась водить наш полувоенный грузовичок, который в будние летные дни возил нам парашюты, – все ж какая-никакая польза.

На пятнадцатом прыжке сама себе казалась бывалым парашютистом.

А на двадцатом могла распрощаться с жизнью…

Прыжок этот буду помнить до последнего своего часа.

Понимаешь, схватила парашют, который уложил кто-то из молодых наших спортсменов. Делать это категорически запрещалось, полагалось укладывать свой парашют лично, но мы все этим грешили: хотелось за день сделать побольше прыжков, а утро яркое, солнце наяривает, радость жизни, как мотор в брюхе, – аж подскакиваешь. Да еще я в первый взлет попала, во как повезло! Уверенно и бодро прошла стартовый осмотр, забралась со всеми в самолет, спокойно подошла к дверному проему и по команде выпускающего «Пошел!!!» ринулась вниз…

Дальше все было очень быстро и очень медленно, как в кино или во сне. Отделение, вытяжное кольцо, уже привычный вздергивающий рывок при выбрасывании купола из ранца и – стоп машина: дальше купол почему-то не выходит, не наполняется воздухом, а всей этой своей длинной косой-колбасой с переплетенными стропами начинает вальсировать вместе со мной в хаотическом воздушном кружении. Опыта у меня – кот наплакал, чувства опасности – еще того меньше, а тут время летит вместе со мной, скорость растет, беспорядочное кружение, как в центрифуге, закручивает бедную голову, в которой беспомощно бьется одна-единственная мысль про особые случаи из «Инструктажа»: важно совершить отцепку до того, как на высоте 300 метров на запасном парашюте автоматически сработает страхующий прибор… И, неумолимо приближаясь к этой отметке высоты под действием тяжести тела, я медлю, медлю… медлю…

К тому моменту, когда решила отцепляться, мне уже было трудно дотянуться до подушки отцепки. Центробежная сила сделала руки пудовыми, и только ужас, только острый животный страх заставил меня дотянуться до груди и уже на критической высоте дернуть кольцо запаски. И – открылся, тряханув меня, запасной купол! Шелковые стропы обожгли ладони, кожа содрана, ногти обломаны, руки в крови, но я уже в безопасности и – живая, живая! – плавно двигаюсь вниз к земле…

По идее, меня должны были выгнать из парашютного звена. Выгоняли и за менее серьезные провинности. Так навсегда исчезали из поля зрения те, кто самовольничал, выпендривался, не вписывался в коллектив… короче, нарушал аэродромный режим. Меня точно должны были отчислить.

«Разбор полетов» проходил глубоким вечером за закрытыми дверьми, так что мне оставалось одно: забраться на свой панцирный ярус в нашем девчоночьем шиферном домике и попытаться уснуть. К слову сказать, выключилась я мгновенно, хотя перевязанные руки болели, а душу выедала грызучая тоска – но отключилась мгновенно, и снилось мне все то же безжалостное и благословенное небо, и звенящая тишина, и ветер, забивающий рот…

…А потом над ухом гаркнули: «Подъем!» – и весь наш домик вмиг ожил, радостно засуетился, девчонки выпорхнули на улицу: умываться, чистить зубы, проверять парашюты…

Все поглядывали на меня сочувственно, но помалкивали, в душу не лезли. А я понимала: жизнь кончилась, не успев начаться. Вот уеду сейчас на попутке в Киев, и никогда-никогда не увижу больше этих людей, и не почувствую больше сладкого страха высоты и тех считаных, но незабываемых минут блаженного обладания миром, сходящимся к твоим ногам…

Повернулась к стене, вжалась лицом в подушку…

Вдруг зычный сорванный голос:

– Резвина! Тебе особое приглашение требуется?

Это был голос инструктора Сан-Петровича. Он стоял в дверях и строго так на меня смотрел. Даже чуток презрительно.

– Может, тебе сюда самолет подогнать?

О-о-о!!! Еще никогда я так быстро не взлетала со своего панцирного насеста, никогда так шустро не обливалась, обжигаясь ледяной водой, никогда не мчалась так, задыхаясь, к летному полю, на ходу срывая бинты с ладоней; никогда еще не проверяла так тщательно – сама и только сама! – лично мною уложенный парашют…