– Звони. – Беркутов посмотрел на часы. – Пусть подходит ко мне часам к трем.

– Я сейчас заскочу к себе в контору и тоже приду. – Качинский сложил бумаги в папку. – Мне кажется, мы нашли пятого. Думаю, Эмилия бы одобрила.

Борис был не вполне трезв, когда отвечал на этот звонок. И соглашался, кивая головой невидимому собеседнику. Поэтому очень удивился, когда тот в конце разговора вдруг спросил его, согласен ли он прийти первого сентября в нотариальную контору по адресу… Он же уже сказал «да»?! Мужской голос в трубке вежливо, но настойчиво попросил повторить адрес, и он повторил. Только тогда мужчина отключился.

Он жил у Милки уже вторую неделю. Благо что ее мамочка уехала в санаторий на целый месяц. И вторую неделю он пил. Милочка плакала, стаскивая с него, пьяного, грязные джинсы, материлась, обнаружив пропажу припрятанных от него рублей (он без труда находил все ее нехитрые захоронки), и опять плакала, когда он, зеленый, злой и почти трезвый, вываливался из туалетной комнаты. Кормились они на ее зарплату секретарши в еще не окрепшей молодой фирмешке, где и директор-то пока имел гроши. Больше ей никуда не удалось устроиться после увольнения из компании Мазура. Да и компанией теперь владел не Мазур, а Василий Голод. К нему и соваться было бесполезно. Даже Милочке, а уж ему, Борису Ракову, тем более. И Борис запаниковал. Милочка настойчиво просила позвонить в Москву, сокурснику и бывшему другу, но он никак не мог решиться: друг-то бывший.

Борис встал с дивана и сунул ноги в сланцы. Посмотрел на телефон, все еще недоумевая по поводу звонка. Постепенно до него дошло, что это не шутка, сильно серьезен был голос говорившего. «Наследство американского дядюшки на меня свалилось, не иначе», – подумал он, насмехаясь над собой: родственников в сильно развитых странах у него не было отроду. Некстати вдруг вспомнилась старушка из сквера и его долг перед ней за завтрак в кафе. На миг стало стыдно, подумалось, может, и нет уж той старушки, уж больно преклонного возраста она была. И тут же стыд ожег вдвойне: за какие-то копейки он чуть не пожелал человеку смерти.

– Боря, ты проснулся? – донесся из прихожей звонкий голосок подруги.

– Да. – Он машинально посмотрел на часы: почти полдень.

– Помоги с сумками. Еле дотащила. Неси на кухню. Разберу сама.

– Зарплату получила?

– Не угадал! Работу поменяла! – весело сообщила Милочка, радостно улыбаясь.

– Рассказывай давай.

– Я опять работаю в «СТ-арте». Твой друг Леня Мазур порекомендовал меня самому Голоду. Между прочим, как хорошего работника. Борь, это шанс! И для тебя тоже. Я присмотрюсь, потом…

– Да пошла ты со своим Мазуром! Друг! Какой этот з…ц мне друг! Такое дело п…ть! И ты тоже – Ленечка! Гад последний этот твой Ленечка! Знал, что у меня проект готов, только запустить осталось. Сам идею одобрил! А потом – пинком под зад. А я вот теперь без ничего остался.

– Так мы Голоду предложим! Только дай время! Мне нужно показать себя, чтоб я могла…

– Ты что, действительно такая тупая или я неясно говорю? На кой Голоду развлекательное шоу, он к выборам компанию купил! В мэры метит. А Ленечка твой у него главным лизоблюдом подвизается. Продался с потрохами Ленечка! А ты знаешь вообще что-нибудь про Голода? Страшный человек! Они с моим бывшим тестем Яшиным вместе начинали. Тогда еще Крестовский с ними третьим был. Позже, правда, как-то все поделили, или Крестовский их подмял, хрен поймешь! Ты думаешь, тихо эта дележка прошла? На Голоде крови, как на тебе веснушек! Не ходи туда, Милка! Мазур, скотина, не понимает, куда полез. Да хрен с ним, его не жалко!

– Боря, чего мне бояться? Я же всего-то секретарь!

– Дура ты! Я сказал – не ходи туда! Все!

– Борь, мама скоро приедет. Ты же ее знаешь, если бы ты моим мужем был… А так… Она же не поймет, почему ты здесь!

– Прогоняешь? Ладно, не плачь. Я понимаю. – Он обнял уже готовую расплакаться Милочку.

– Мы бы квартиру снять могли. Пусть не в центре.

А вот жить с Милочкой, хоть и в гражданском браке, Борис не хотел. Ну с какой другой бабой запросто. Потому как смотреть нелюбимой в глаза и врать он мог. Любой другой нелюбимой, только не Милке. Он искренне ее жалел. Болел, когда ей было больно. Вон, палец недавно порезала сильно, так он аж по€том покрылся, до того испугался. Кровь капает, Милка смеется («Будто в первый раз палец режу, Борь! Лучше пластырь неси!»), а ему страшно. Так и не смог ей ничем помочь, руки тряслись. Так, иногда встречаться, да вот сейчас, вынужденно, это одно. А жить вместе, в какие-то обязательства ввязываться! Нет, только не с ней! Это – каждый день себя виноватым чувствовать. К тебе со всей душой, а тебе ни душа не нужна, ни тело.

– Что ты молчишь?

– Мне нечего сказать. – Он уже давно научился избегать ее взгляда.

– Значит, все по-прежнему. Я поняла, Раков. Ты волен уйти, когда захочешь.

– Я постараюсь быстрее. Что-нибудь придумаю. Прости.

– Не старайся. Глупо было с моей стороны… А работать у Голода я буду.

– Ну и дура, – почти равнодушно бросил он, испытывая облегчение от быстро закончившегося разговора.

Он не стал ничего говорить Милочке о звонке нотариуса. Поначалу не вспомнил, позже показалось, что уже незачем. Он, конечно, пойдет в контору. Так, любопытства ради. Потому как почти на девяносто девять процентов он был уверен, что его с кем-то перепутали.

– Здравствуйте. Мое имя Качинский Иван Семенович.

Взгляд Ивана почему-то задержался на молодой девушке, бледной и немного напуганной. Это была Юля Фурцева, только недавно выписавшаяся из больницы. Если бы не жена Качинского Леночка, которая буквально опекала девушку до самой выписки и как хирург, и как бывшая соседка, Юля сбежала бы. И уж конечно, не пришла бы к Качинскому в контору.

Крупный седой мужчина, ссутулившись, сидел на жестком стуле у окна. Он был спокоен, и создавалось впечатление, что тот знает что-то, неведомое другим. Остальные слегка нервничали, это было заметно. Качинский видел, как сжимает и разжимает ладони невероятно красивая женщина, Алевтина Бурова, и ходит по кабинету, словно не находя себе места, журналист Борис Раков. Только погорелец Поляков расположился на мягком диване по-хозяйски, но и его спокойным назвать было нельзя.

Ответили на приветствие Качинского не все: промолчал Раков, а Юля Фурцева испуганно вскинула брови.

– Я прошу несколько минут внимания. Речь пойдет о не совсем обычном завещании некоей Эмилии Яновны Фальк. Кому-то из вас знакомо это имя? Я так и думал. – Качинский удовлетворенно кивнул головой, глядя на недоуменные лица собравшихся. – И все же двое из вас с ней встречались. Вы, Алевтина Андреевна, помните старушку в сквере, с которой вы разговаривали в день рождения вашего мужа?

– Да, конечно, – заметно удивилась Аля.