Несколько дней Каттай просидел тише мыши, боясь отлучитьсяиз своего угла дальше отхожего места. После приснопамятного похода наизумрудную жилу грозный распорядитель про него точно забыл. Не испытывал егоспособность искать, не учил ощупью отличать рубин от простого красного лала[8]… Непривычный к пещерам, Каттай страшно истосковался понебесному свету, но язык не поворачивался попроситься выйти наружу – хотя жильёШаркута располагалось не так уж далеко от главных ворот. А по ночам ему всёвремя снился забой. И желвак, перегородивший истечение Зеницы Листвы. Сны былигораздо красочнее недавно пережитой реальности с её вонью и мраком, противкоторого бессильно боролось коптящее факельное пламя… Во сне выработку заливалипотоки нестерпимого света, и сколы ярко-розового гранита были живой плотью,израненной и кровоточащей. Она вздрагивала и корчилась под руками, но Каттайснова и снова замахивался ржавой киркой… вколачивал в раны камня деревянныеклинья и поливал их кипятком, чтобы разбухли… Снова и снова гранит с глухимистонами лопался, распадаясь на угловатые глыбы, они катились по полу, невнятнои медленно грохоча, и в книге каменных проклятий открывалась новая страница –ещё страшней предыдущей. Во сне Каттай был способен понять подземные письмена,но, проснувшись, не мог вспомнить ни слова. Только сердце отчаянно колотилось,и было неясно, удастся ли вовремя добежать до нужника…

Он пробовал молиться Лунному Небу, но сам плохо верил, чтоТам его слышат. Может ли достичь Неба молитва, исходящая из-под земли?..

Шаркута не бывало дома целыми днями, а когда он всё-такипоявлялся, то едва взглядывал на Каттая. Короткий взгляд был испытующим.Дескать, оставить тебя здесь ещё ненадолго – или пора уже запрягать в рудничнуютачку?.. Которую, по всему судя, ты и пустую не сдвинешь, куда там с породой?..

Каттай догадывался: в изумрудном забое сейчас шла отчаяннаяработа. Наверное, именно такая, какая снилась ему каждую ночь, а может, дажеещё страшнее и яростнее. Пока он сидел и боялся на своём тюфячке, невольникиломали упрямый гранит, они кашляли, задыхаясь от копоти и каменной пыли, нонадсмотрщикам не требовалось подгонять их бичами. Всем хотелось, чтобыувиденное Каломином сбылось и жила продолжилась, а значит, даже тот прикованныйраб со сгнившими лёгкими – самый негодный – пожил ещё, прежде чем копь иссякнетуже окончательно и его принесут в жертву… И высекают искры кирки, и тяжёлыекувалды без передышки мозжат головки клиньев: а вдруг – ещё один удар, иоткроются небывалой красоты камни, предсказанные стариком?..

Долгое ожидание кончилось неожиданно. Распорядитель явился ксебе в середине дня, что случалось исключительно редко, и хмуро сказал Каттаю:

– Пошли.

«Куда?.. Должно быть, ТУДА… Сейчас меня отдадут духугоры… – Он поднялся медленно-медленно, не веря, что ЭТО творитсядействительно с ним. – Мама…»

– Ты что?.. – нахмурил брови Шаркут. –Заболел?

– Нет, мой господин… – выдавил Каттай. Передглазами замелькали крохотные огоньки, окаймлённые тьмой. Пылающие собственнымогнём самоцветы в чёрной породе… Мамины вышитые сапожки, слишком лёгкие дляподземелий, сохранялись у него под постелью. Он подумал, что для смертного часаследовало бы переобуться именно в них. Нагнулся – и плашмя рухнул обратно натюфячок. Свет и тьма перестали существовать.

Каттай никогда прежде не терял сознания. Он почти сразуочнулся, но не понял, что произошло, и в первый миг решил, что не ко временизаснул и мать его будит. Потом до рассудка достучался голос Шаркута,раздражённо ворчавшего:

– Уж я потолкую с этим Ксоо Таркимом, когда он сюдаприедет на будущий год! Раздобыл мне лучшего из всех лозоходцев, что я на своёмвеку видел, – но такого неженку, нелёгкая его забери!..

Разум Каттая ещё не совсем водворился назад в тело, номальчик мгновенно понял то, что следовало понять. Никто не собирался приноситьего в жертву. Он оказался прав, а старый Каломин, усмотревший за желваком новыезалежи изумрудов, – ошибся…

Распорядитель взял Каттая за руку и отвёл его в кузницу. Таммолчаливый работник разрубил и вынул из уха мальчика бирку, где всё ещёзначилось имя Ксоо Таркима, и заменил её на серебряное колечко с личным знакомШаркута. «Ходачиха»!.. Каттай не успел рассмотреть колечко как следует. Толькоотметил, что серьга, означавшая право свободно ходить по всему руднику, была наудивление изящной работы. Совсем как та, что носил мастер Каломин.

Дома Каттая часто посылали за ворота с разными мелкимипоручениями. За лекарем, когда болел господин. К булочнику за сладкой сдобойдля госпожи… Он видел на улицах жестокие драки мальчишек. Стольный Гарната-катбыл некогда воинским поселением и даже спустя много веков делился на Сотни:Зелёную, Синюю, Красную… Между Сотнями существовала определённая ревность.Взрослые горожане выплёскивали её на торгу, где решались дела. Юнцы почём зряколотили сверстников, осмелившихся пересечь раз и навсегда установленные границы.Каттая не трогали – рабская серьга в ухе служила ему надёжной защитой, –но он видел, как размазывал слёзы и кровяную юшку подросток, отважившийся безвыкупа заглянуть к ним в Зелёную Сотню. Видел хищную радость на лицах соседскихмальчишек и камни, что летели вслед удиравшему чужаку… «Сегодня для них другаяСотня – вражеский город, – сказала по этому поводу мама Каттая. – Апотом встретятся, к примеру, где-нибудь в Нарлаке: „Ты откуда?“ – „ИзГарната-ката!“ – „И я!!!“ – и обнимутся, точно братья после разлуки…»

Каттай часто вспоминал теперь эти слова. За времяпутешествия в караване Ксоо Таркима он не то чтобы особенно сдружился со Щенкоми Волчонком. Они были слишком другими. Они не говорили на его языке и совершаливыходки, которых у доброго невольника и в мыслях быть не должно. Так что робкийКаттай их скорее побаивался. Но при всём том, когда он о них вспоминал, двоечужеплеменников казались ему необъяснимо родными. Мама была права: встретив ихтеперь, Каттай обоих «земляков по каравану» обнял бы воистину как братьев…

В кузнице обнаружилось окошечко, прорубленное в скале. ПокаШаркут о чём-то разговаривал с мастеровыми, Каттай подошёл и, поднявшись нацыпочки, выглянул наружу – благо деревянная задвижка была отодвинута радипогожего дня. Солнце било прямо в окно, и Каттай только тут как следует понял,до какой степени соскучился по его свету. Он зажмурился и некоторое времяпросто стоял, блаженно ощущая тёплые лучи на лице и впитывая их, впитывая…

– Эй! – тут же окликнул его один из работников,склонившийся над маленьким верстачком. – А ну-ка отойди! Не заслоняй!

Каттай отпрянул от окошка. На самом деле работать парню онне мешал – свет падал мимо верстачка. Работник взъелся на Каттая, срываякакое-нибудь зло. Или вовсе просто ради того, чтобы показать – и он может накого-то прикрикнуть. Каттай ещё не успел этого сообразить, а Шаркут уже взялработника за ухо и грозно навис: