При жизни он ни разу не покидал Токио, он ненавидел поездки и предпочитал оставаться в кампусе или забивался в глушь парка. Не заботился ни о чём, кроме своих вычислений. Пока однажды апрельским вечером не познакомился на званом ужине с девушкой. Она происходила из верхов среднего слоя, единственное дитя, на пять лет моложе него. Нельзя сказать определённо, было ли это оформленными отношениями, но во всяком случае родители дали ей согласие, и они решили пожениться. Обручённые подыскивали себе квартиру, обзаводились мебелью, но за несколько дней до свадьбы, в ноябре, его нашли в его келье мёртвым. В прощальной записке он написал, что до вчерашнего дня не помышлял о своей смерти. Что он сам не понимает причины, но может лишь сказать, что нет какого-то одного события, которое принудило бы его к этому шагу. Он просто потерял веру в будущее и искренне надеется, что его поступок не бросит тень на жизнь кого-то другого. Он отдаёт себе отчёт, что это некоторым образом предательство, но он всю жизнь ко всему подходил по-своему – также и в этом случае. Его невеста последовала за ним несколько недель спустя. В конце концов, написала она, они ведь поклялись никогда не расставаться.

Полиция. Почему полиция? Кто позвонил в полицию? Вера? Нет. С чего бы вдруг. Должно быть, это Белинда. Но почему? Мальчика она, по всей видимости, отвела в детский сад. Как это и полагается няне-надомнице. Она, конечно, беспокоится. Он вдруг почувствовал себя растроганным её заботой, он видит её пышность, которая могла бы быть весьма соблазнительной, если бы ему всякий раз не приходилось думать о происхождении её полноты, о таиландском разведении пангасиуса и о плантациях пальмового масла, продуктами которого она кормит и детей, сорванцов, о которых заботится пять дней в неделю. Она думает, что он пропал. Поэтому полиция. Ему надо выйти из аудитории. Его потеряли. Мир в нём нуждается. Ему надо вернуться к своей машине.

Так завершилась жизнь человека, одного из величайших талантов столетия, и всё же слишком слабого, чтобы выдержать нагрузки своих исследований. На самом деле это тяжелейшая задача – не потерять рассудок в этом путешествии в незнаемое. Уединение, глубина проблемы, темнота, сквозь которую продвигаешься на ощупь, препятствия, о которые разбиваешь голову в кровь, отчаянный поиск ориентиров в незнакомом мире, всё это запутывает разум. И это лишь самая малая часть вызовов. Ибо временами тебе приходится возвращаться из этого путешествия домой, в мир людей, которые понятия не имеют о чудесах, перед открытием которых ты стоишь. И ты обнаруживаешь, что у тебя с ними очень мало общего. Как надо есть, как надо спать – да, но всё остальное, дружбы или развлечения, к которым тебя приглашают, – всё это потеряло всякий смысл. Ты не только ночами возвращаешься назад, в каждый ненаблюдаемый момент повторяешь этапы своего предыдущего путешествия, бьёшься дальше над одной мыслью, которую не мог додумать до конца. Так устроен мозг. Орган, который может отдать себя в распоряжение только одному делу, на всю жизнь, без оглядки на человека, который ещё имеется вне твоего мозга. Почему я ещё не сошёл с ума? По одной единственной причине. Потому что я нашёл решение. Потому что поднялся из глубины с сокровищем, но я не отваживаюсь даже подумать о том, что бы со мной сталось, если бы я оказался тут с пустыми руками. Только успех доказывает в глазах сограждан моё здоровье. Я этому рад, но не уверен, справедливо ли это суждение о моём душевном состоянии. Да, некоторым образом я чувствую себя очень близко стоящим к безумию, ибо без сомнения требуется какой-то порок, увечье, чтобы пуститься на эту авантюру. В один прекрасный день я покинул свою комнату с твёрдым убеждением, что нашёл решение для моей проблемы. После того, как я посвятил в дело мою жену и некоторых коллег, я приступил к редактированию выводов. Новость между тем распространилась как лесной пожар, пресса сообщала, я раздавал интервью и потом видел себя по телевизору. И тут коллега, которого я посвятил в дело самым первым и который редактировал рукопись, однажды утром задал мне вопрос, который поначалу казался совершенно безобидным, как минимальная мутность в обосновании, которое в остальном оставалось кристально ясным.

Ему надо было возвращаться назад, в свою жизнь, но с Силли на правой ступне приходилось быть осторожным. Чтобы его не замёл патруль. А то они его задержат. Примут его за сумасшедшего. Без денег, без документов, в одном ботинке. Его будет обследовать врач. Задавать вопросы. Чесать за ухом шариковой ручкой и прописывать ему какие-нибудь медикаменты, а в первую очередь покой. А Гран-Канария? Здоровье важнее, скажут они. А он: я вложил в это все мои деньги. Как мы уже сказали, ваше здоровье важнее. Но я здоров. Но вас задержали без денег и с серой белочкой на одной ноге. Вы лгали, вы воровали. Вы пренебрегли вашим родительским долгом. Почему вы не поставили в известность хотя бы няню-надомницу? Лицо этого костоправа души – универсальное непонимание. Он уже сейчас, заранее испытывает ярость, когда думает об этой компетентной и совершенно ничего не смыслящей роже, об этом лице, которое его разорит. Они будут его там удерживать. А ему нельзя пропустить свой самолёт, завтра во второй половине дня он должен быть на острове. Если, конечно, там ещё кто-нибудь жив. И чем больше он будет пытаться объяснить им это, тем меньше они будут ему верить. Его непокорность станет для них верным знаком его помутнения, его безумия. Вопрос для них будет лишь один, временное ли это безумие или поселилось в его духе надолго. Это потребует выяснения. В полном покое. Для Гран-Канарии найдётся решение. Совершенно точно. Он чувствует, как холодная рука схватила его за загривок.

На следующий день я приступил к прояснению этого мутного места. По моей оценке мне могло понадобиться несколько дней, самое большее неделя. Но с каждым часом, который я посвящал поправкам, проблема только расширялась. Поначалу это касалось лишь ближних окрестностей в моих выкладках, но потом перекинулось и на соседние области, пока в завершение всего не рухнула вся конструкция – и передо мной лежали одни обломки. Тут началась сплошная бессмыслица. До тех пор, пока я помалкивал и никому не рассказывал о моей экспедиции в неведомое, я был, несмотря на все опасности, в надёжной позиции. В худшем случае я унёс бы это всё с собой в могилу. Я потерпел бы поражение, да, но никто бы не узнал о моей неудаче, так что я мог бы убедить себя, что вообще ничего не потерял, кроме собственного тщеславия. Мною гордились, но шли недели, месяцы и годы, а книга, которая бы чёрным по белому привела доказательство, так и не появилась. Я опять сидел за своим письменным столом, но сидел уже иначе, согбеннее, подавленный более тяжким грузом. Речь уже не шла о решении, которое было якобы найдено – по крайней мере, мир так полагал. Да и проблема разрешилась. Никто больше не говорил об этом. Только я и мой коллега знали о тех поправках и починках, которым мне приходилось посвящать себя каждый день. Каждое утро я оказывался всё перед теми же руинами, которые вечером скрывались в темноте. Решение было всё таким же дефектным, как и моя уверенность, что я могу починить эту механику. Всякий раз, когда я предпринимал свежую атаку, я наталкивался на новую проблему. Как если бы мне приходилось расстелить ковёр в комнате, которая была для него слишком мала.

Он оборачивается, но видит только женщину, которая сидит в ряду позади него у раскрытого компьютера и пялится в него пустыми глазами. На задней стороне откинутого экрана наклейка: крест, к которому они пригвоздили мессию, и Он висит вверх ногами. Филип спрашивает себя, по какой причине это происходит; да верит ли эта женщина в Евангелие, или она из тех верующих, которые по вечерам пятницы совершают паломничество в большой зал на окраине, в промышленном районе, чтобы получить там от проповедника воскресения заверение, что её лично Бог любит. Но спаситель стоит вверх ногами. Разве она не подумала о том, что при раскрытом компьютере спаситель оказывается вверх ногами и она глумится над своим Богом? То ли она антихрист, то ли это просто невзначай? Этот вопрос проделывает в его мозгу три круга, прежде чем он понимает, что вопрос абсурдный и что ему и без того есть о чём побеспокоиться. Он должен позвонить Белинде. Не в полицию. В полицию – не раньше, чем он вернёт себе свою машину, свой бумажник и свою идентификацию. Только Белинде. Пусть она поставит в известность полицию и сообщит им, что всё в порядке. Ему необходим телефон.