В сумерках они иногда видели оленей. Те приходили из леса и рылись копытами в снегу, добывая корм. Животные были отощалые, в глазах зима, чащоба и погибель.

Однажды утром появился автомобиль. Серый «опель-кадет». Из машины вышли женщина и мужчина. Испанец обнялся с мужчиной. На женщину он не обратил внимания. Оба новоприбывшие говорили на языке басков. На кухне они выложили свои пистолеты марки SIG-Sauer на стол и молчком ели макароны, посыпанные пряностями, и печенье. Они пили, пустились в спор, женщина устранилась. Потом они прилегли отдохнуть и проспали до вечера. Когда стемнело, они выгрузили из «опеля» газовый резак, упаковали в рюкзаки газовые баллоны и два часа топали по снегу сквозь лес, пока не добрались до бункера за обомшелой колючей проволокой. Три часа у них ушло на то, чтобы прожечь в стальной двери дыру, через которую они смогли попасть внутрь. Четыре ящика, больше они не могли унести. Головные лампы освещали им дорогу. Все семь часов, сколько длился их путь вниз, в долину, испанец без остановки ругался, кляня Бога, его мать и короля Хуана Карлоса. Рано утром они добрались до пансиона. Погрузили ящики в машину. Баск вручил каждому по тысячной. Испанец остался недоволен. Они принялись торговаться, пока женщина не встала между ними и не скрылась с испанцем в доме на десять минут. Потом они уехали. В доме было 9 градусов Цельсия. На окнах цвели морозные узоры. Зима продлилась ещё шесть недель.

Ночами он теперь иногда слышал, как испанец чешется. Какое-то время тот пытался утаить это дело, но скоро стало ясно, что он чего-то подцепил. Он потел и говорил путано. Две недели испанец упирался, но потом зуд измучил его, и он позволил усадить себя в машину. В Салахе был один ветеринар, туда они и направились. На главной автостраде кантона они напоролись на патруль. По старой просёлочной дороге он нёсся со скоростью сто тридцать, но за ближайшей деревней уже весь горизонт озарялся синими мигалками. Он так и остался сидеть на водительском кресле, руки на руле. Испанец убегал через поле. Они натравили на него собак. Это была последняя картина, в которой он видел испанца. Лежащим в борозде с озимым ячменём, псы лапами на его спине.

Две недели он просидел в следственном изоляторе. В тюрьме на окраине города, в котором он до сих пор ни разу не был. Потом ему выделили адвокатессу, свеженькую, только что с конвейера. Она пахла зелёными яблоками и говорила без умолку. За пару взломов и сигареты судья дал ему двадцать восемь месяцев в Санкт-Йоханнсене. Он просился на полевые работы. Они засунули его в столярную мастерскую. Сколачивать деревянные ящики. Однажды, после Пасхи, он сунул палец в ленточную пилу. В больнице хирург умудрился снова пришить ему этот палец. Потом он попал в прачечную. По вечерам читал книги, в которых ничего не понимал. Однажды октябрьским днём они отпустили его на волю. Новый год он праздновал на перевалочной базе Армии спасения. Ему разрешили пробыть там три месяца. Они оставляли его в покое, если он время от времени показывался на богослужении, после которого собирал церковные книги с текстами. На богоявление ему исполнилось сорок. Он никому про это не сказал.

Летом он появился в салоне одной парикмахерской, при женщине, с которой лет пятнадцать назад их какое-то время часто видели вместе. Он мыл клиентам волосы и замешивал средство для обесцвечивания. По вечерам они иногда любили друг друга. У женщины были скрюченные ступни, но это им не мешало. Однажды во вторник, под вечер, в парикмахерской объявился один тип, дальнобойщик. Короткий как брюква, с букетом роз в охапке. Она закрыла лавочку и умотала с ним Бог знает куда. Там они оставались часа три. Когда вернулись, она первым делом разложила в порядке журналы и протёрла раковину для мытья волос. Мы хотим ещё раз попробовать, сказала она, извини. Он ещё наполнил шампунем последние бутылки, а потом ушёл.

Он попытался взять старый след. Ошивался на садовых участках, вскрывал деревянные домики, потрошил морозильные шкафы. Но времена изменились. Теперь дачные участки охраняли сторожа с газовыми баллончиками и фонарями. Он нашёл себе работу у плиточника. Тяжёлое ремесло, но хорошие деньги, он мог даже откладывать понемногу. Через несколько месяцев он повредил себе правое колено. Врач прописал ему опталидон. С таблетками всё было в норме, а вот без них его так трясло, что он ложкой в рот не попадал. Он купил себе машину, помятый «санбим» с виниловым кузовом. Шесть дней он бесцельно колесил по стране, туда и сюда, от Аренберга до Ружемонта, опустошая один бак за другим. Вскоре после Дня Всех Святых, в ноябре, он снова объявился в кантоне Юра. В трактире у Фринвиллера он набил себе брюхо зеленью, обжаренной на сале, и колбасками, выпил две бутылки алжирского и пол-литра сливового ликёра «Дамассин». На тихой малоезжей дороге он надел на выхлопную трубу шланг. Его нашёл лесник – скорее мёртвого, чем живого. В Брудерхольце ему удалили одно лёгкое. В курилке он познакомился с вдовой гаражиста. Четыре миллиона, но у неё было всего лишь несколько месяцев на то, чтобы их потратить. Они играли в карты, в «ромме». Потом медсестра назначила ему кислородный дыхательный прибор. Врач-ассистент его выписал. Куда ты хочешь, спросила его вдова. Он молчал. Я хочу умереть дома, сказала она, но я больше не могу подниматься по лестнице.

Он поселился в двух комнатах на первом этаже. Одна выходила на террасу, при другой была своя ванная комната с фарфоровой ванной. Он готовил еду, по утрам переносил вдову из спальни к столу завтракать. Ездил в город, делал покупки. Когда приходили в гости её дети, он уходил из дома. Брал её «ягуар», колесил по окрестностям и проматывал деньги, которые она без слов выкладывала перед ним на стол. Два раза в неделю она напивалась, предпочтительнее всего яичным ликёром, чаще всего на кухне. Из-за медикаментов она не могла много выпить. Предавалась одним и тем же историям про то, как её муж изменял ей с представительницей оптовика запчастей, той малышкой, которая после ремонта мыла машины, да он бы изменял ей и с пивом в рабочей столовой, кабы не сдох. Его эти рассказы не увлекали, даже если она впадала в ярость и швыряла свой стакан о стену. Она часто врала, он очень скоро это обнаружил. Но хотя бы не умирала. Соседи начали перешёптываться, но через два года привыкли к нему. Он делал кое-какую работу для людей в своём квартале. Кому подстригал живую изгородь. Кому после наводнения откачивал подвал. Шесть лет подряд. Однажды в августе, в четверг он нашёл её на полу в её спальне. Дети дали ему три дня, чтобы он убрался из дома, но ему понадобилось всего три часа, чтобы упаковать свои вещи в «ягуар».

У одного турка он одолжил пятнадцать тысяч под девятнадцать с половиной процентов. Купил себе лицензию, таксометр и жёлтую табличку. Первые годы он делал хорошие деньги. Людям нравился «ягуар». Он выплатил кредит, снимал меблированную комнату и раз в две недели позволял себе девушку из Альменда.

Затем его коснулось новое время, изобретение, о котором ему рассказали конголезцы на вокзале. Каждый идиот теперь мог за бесценок развозить людей по всей окрестности. Клиенты кончились. Утром одна старуха, которой надо было на почту, да вечером пьяный, которого он доставлял домой. Тем и заканчивалось. Однажды он подвозил до отеля одного корейца, и «ягуар» заглох, встал посреди перекрёстка перед Домом конгрессов. Полетел мотор. Ремонт мог выйти на восемь тысяч. Ему бы пустить машину на металлолом, но он к ней привязался. Опять пошёл к турку. Тот дал ему денег, а по истечении срока через три дня послал двоих друзей, в шесть часов утра. Они дали ему время до четверга. Он освободил комнату и ночевал на заднем сиденье. Зарабатывал так мало, что едва хватало на бензин.