Потом постучали, за дверью стоял Макс. Он хотел извиниться за свои неловкие слова, предложил Вере закончить работу пораньше, и в знак примирения протянул ей бутылку шампанского, как нарочно это было испанское Cava. Она зашипела на него, и он жалобно заверил её, что ничего такого не имел в виду. Его бестолковость снова ранила её, и вместо того, чтобы достать бокалы и откупорить бутылку, она молча поставила перед ним чашку кофе. Он состроил виноватую мину, дурацкую и хорошо ей знакомую, но, тем не менее, эта мина рассмешила её. Он понял это как призыв к заигрыванию и коснулся её бедра. Она слегка кольнула его в бок шариковой ручкой, скорее игриво, чем сурово, но Макс, внезапно обидевшись, отстранился и надулся. Какое-то мгновение она думала, что он её разыгрывает – но тут он поставил чашку на стол, надел свою куртку и молча вышел из бюро. Полминуты Вера стояла бездвижно в запахе его лосьона для бритья, удивляясь себе самой, этому дню, который начался так неприметно, а к концу стал отравлять всякую радость, но тут её вырвал из оцепенения телефонный звонок. То был менеджер отеля. Он сказал, что приветствовал группу утром за завтраком, все были веселы и здоровы. Они собирались отправиться в горы, там наверху нет приёма, наверное, поэтому ей никто не ответил. Наверняка они вернутся к ужину. Он им тотчас сообщит о звонке Веры. Разговор не занял и минуты и принёс Вере такое облегчение, что ей пришлось подавлять слёзы. Потом она опомнилась, бросилась к окну и ещё застала тот момент, когда Макс внизу садился в машину. Она крикнула ему, чтоб подождал её, он замер, помотал головой и рассмеялся. Закрывая окно, Вера послала ему воздушный поцелуй, потом выключила компьютер, сунула в сумочку бутылку шампанского и выключила свет. В кабине лифта она чувствовала себя лёгкой, словно юная девушка.

Еду они покупали у японца, и когда ей на глаза попался морской паук-краб, лежащий во льду, она снова вспомнила ту мёртвую руку. Она забыла написать Филипу сообщение. Они заказали рыбу-меч и ещё суп. В машине Макс притворялся идиотом, изображал из себя взбесившуюся неукротимую гориллу, они дурачились и целовались.

Про сообщение она снова вспомнила, когда они уже лежали на раскладном диване. Она вырвалась из его объятий, вскочила и стала рыться в сумочке в поисках телефона, а он, прихлёбывая шампанское, чесал себе живот и забавлялся, какая она порочная: пишет голая своему шефу сообщение так, будто она всё ещё на работе. Посмеиваясь, она снова юркнула к нему под одеяло, но к нему опять вернулась мысль, которая занимала его с середины дня, и он попросил, чтобы она снова оделась. Она притворилась удивлённой, сделала вид, будто думает, что он снова хочет уйти, потом ткнула его в нос, назвала его шельмой, отстранилась от него и встала. Скользнула в платье, натянула колготки и туфли и накрасила губы. Он увидел её преображённой, и они затеяли игру, как будто они снова в бюро, а он как будто бизнесмен, которому срочно нужно обсудить с её шефом неотложное дело, и он негодует, что она по ошибке назначила ему не то время встречи. Она изображала виноватую и слегка придурковатую сотрудницу, которая не знала, как бы ей загладить свою вину. Он вынужден был объяснить ей, как – во всех подробностях и деталях, и после того, как она возместила ему потерянное время, они, утомлённые, снова забрались под одеяло и уснули.

В вечерних сумерках Вера проснулась, принесла из кухни рыбу-меч, и они принялись за неё на постели, усевшись в позу портного. По телевизору шёл художественный фильм про Розу Люксембург. Сюжетом Макс не интересовался, но актёров хвалил, особенно Барбару Зукову, на которую, по его уверениям, Вера была похожа. Хотя, разумеется, ноги у Веры были вообще несравненны. Это задало начало бесконечному ряду комплиментов, он нахваливал каждую часть её тела по отдельности – спину, бёдра, попу, – и находил при этом всё новые детали, которые раньше не примечал и которыми теперь восхищался, отдавая им должное.

Потом они на какое-то время залипли на вечерних новостях, в которых сообщалось о тщетных поисках следов рейса МН-370 Малайзийских авиалиний. Показывали лица родственников, поисковые корабли в штормовых волнах, показывали лысого эксперта, который рассматривал разные возможности: пожар на борту, угон самолёта, отказ двигателей. С озабоченным видом он напомнил о том, что через несколько дней иссякнет электропитание бортового самописца. Тем не менее, исключено, чтобы самолёт бесследно исчез, в наше-то время, с нашими техническими средствами, спутниками, поисковой авиацией. Однажды будут найдены обломки, это неизбежно. Потом показали мать девятнадцатилетнего Поурия Ноур Мохаммада Мехрдада, одного из двоих иранцев, проникших на борт с поддельными паспортами. Да, её сын нарушил закон, и это несправедливо, но единственное, чего он хотел, это будущее в Европе, жизнь в условиях свободы. Она, мать, как и все остальные родственники и близкие двухсот тридцати девяти без вести пропавших душ, больна от тревоги, и она тоже имеет право знать, что произошло с её сыном. Но никто о ней не беспокоится, никто ей не позвонил ни из правительства Малайзии, ни из авиакомпании. С этой жалобой её оставили, сменив континент, и к любящей паре примкнула персона, которую представили как нового важного человека в Крыму. С автоматчиками в качестве личной охраны, с перекрытием улицы на окраине Симферополя, и тут Вера попросила Макса выключить телевизор, что он и сделал тут же. Он потянулся и зевнул, они допили шампанское, оно уже выдохлось и согрелось, потом выключили свет, прильнули друг к другу и лежали как две ложки, счастливые и защищённые.

Я не могу сказать, что с ними стало потом, достаточно ли сильной была их любовь, чтобы выдержать те упрёки и обвинения, которыми Вера осыпала себя после того, как прослушала в бюро сообщения на автоответчике, с нарастающим отчаянием в голосе Филипа. Здраво рассуждая, на ней не было вины в его участи, но совесть не верит аргументам рассудка. Та половина дня, которую она провела в объятиях своего возлюбленного, не окупала в её глазах того, что явилось потом и лишило её покоя на все те дни, что ей ещё остались. Будь у неё выбор, она бы не колеблясь пожертвовала теми часами с Максом. Вера считала себя надёжной женщиной, на которую можно положиться. Лишь однажды она поддалась соблазну и пошла на поводу у мгновения. Кому можно предъявить счёт за ту несправедливость, что именно в тот самый день ей следовало оставаться на рабочем месте до конца? Ей не на кого было свалить эту вину. Чтобы оправдать себя, она станет упрекать Макса, и даже если удержит эти упрёки при себе, всё равно втайне, про себя она будет клясть его беспечность, его похотливость, его невежество. Однако как бы ни хотелось ей презирать его, в конечном счёте вся вина возвращалась к ней. Она позволила себе связаться с мужчиной, который не поднялся выше техника-смотрителя зданий, с которым она всего лишь делила свободное время, с дешёвой бутылкой шипучего вина и с его ещё более дешёвой обидой. Такова была ей вся цена. Могли ли Вера простить себя? Хотелось бы мне надеяться, что в этой истории найдётся хотя бы толика утешения, но если быть честным, я не верю, что у Веры достанет на это сил. Она была чувствительной особой, и та рана, которая открылась, когда она в тот мартовский день стояла в бюро и растерянно слушала новости, те новости, которые были адресованы именно ей и никому другому, чтобы спасти Филипа, эта рана останется при ней, даже если поверить, что она научилась с этим жить или что ей была дарована хотя бы милость забвения, и большинство своих оставшихся дней она провела, не мучаясь.