Полицмейстер Роутона уже сидел за столом, крутил в толстых пальцах серебряную вилку. Он был полноватым, еще не старым, с красным лицом и шапкой пегих волос — так седеют рыжие. Сын полицмейстера тоже присутствовал, ровесник самой Альки, и вот он-то и был огненно-рыжим, веснушчатым и очень неприятным на вид. Почему неприятным — Алька и сама не поняла. Ну вот бывает же, что посмотришь на человека, и он не нравится. И дело не во вздернутом носе, и не в мелких, глубоко посаженных глазках. Может быть, в надменном выражении лица? Или в дурной привычке постоянно щипать себя за ухо, даже сидя за столом?

Алька молча подошла к накрытому столу и принялась составлять с подноса блюдо с паштетом и хрустальные розетки с фруктовыми салатами. Ну и конечно же, ее печать не осталась без внимания.

— Двуликая? — удивленно спросил полицмейстер, — вы наняли прислугой двуликую?

— Почему нет, — сухо ответил Эльдор, и Алька, не оборачиваясь, почувствовала на себе его тяжелый взгляд.

— Забавно. Двуликая в доме приора Надзора.

— И ближайшие пять лет в нем останется, — заметил Эльдор.

— Не боитесь, ниат? — подал голос сын, — никто не знает, насколько надежны печати прежнего приора, Эймса.

— Держи врага ближе к себе, — насмешливо процитировал Эльдор устав Надзора, — не сомневайтесь, я справлялся со многими птичками… И с этой справлюсь.

На этом Алька взяла пустой поднос и, коротко поклонившись, вышла. Собственно, давно уже привыкла, что обсуждают ее печать, этот проклятый синяк во всю щеку, но все равно было неприятно. Она вернулась на кухню, погрузила на поднос стопку блинчиков, щучью икру в хрустальных вазочках и снова отправилась к гостям.

На сей раз приор уже сидел за столом, лицо полицмейстера из просто красного стало багровым, а в комнате плавал запах вина. Сын полицмейстера что-то жевал, запивая из тонкостенного бокала.

— Какая разница, лишь бы ноги раздвигала. Согласны, ниат Эльдор?

Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться — обсуждение двуликой в доме приора продолжается. Альке стало горько и обидно.

— Совершенно верно, — кивнул Эльдор, и холодно продолжил, — но не стоит забывать, что первая обязанность приора — наставлять жителей округа на путь истинный. Надзор не просто так Святой.

— Да ладно вам, приор. Прям все у вас святые праведники, и никто ни разу под юбку не лазил, — от смеха полицмейстер хрюкнул.

Алька подошла к столу со стороны его сына и, чуть склонившись, занялась расстановкой вазочек. Поймала на себе темный взгляд приора. Колючий и тревожный. То, куда свернул разговор, явно ему не нравилось, но он играл роль радушного хозяина и потому просто сидел и поддерживал беседу.

— Так, может, одолжите вашу птичку?

Алька похолодела, когда взгляд полицмейстера прошелся по ней, по-хозяйски ощупывая. По шее, по груди, и ниже.

— Насколько мне известно, вы уважаемый женатый человек, — Эльдор усмехнулся и взял столовые приборы, — зачем вам это?

Полицмейстер хмыкнул.

— За тем же, зачем и вам, уважаемый приор Святого Надзора. Должность, знаете ли, волнительная. Иногда хочется расслабиться.

Эльдор приподнял бровь, и во взгляде темных глаз появилось нечто новое, непонятное, но обжигающее, словно вулканическая лава.

— Я не привык делиться собственностью, — тяжело сказал он, — и не повторяю былых ошибок.

В это мгновение Алька, которая собирала со стола грязные тарелки, ощутила чужую, липкую и холодную ладонь под коленкой. Она даже не поверила собственным ощущениям — ну невозможно же, чтобы вот так, в присутствие хозяина дома, к ней запросто лезли под юбку?

Но именно так все и было. И судя по тому, что толстые руки полицмейстера лежали на столе, путешествие вверх по бедру продолжила рука его отпрыска. Алька дернулась было, но тут же заслужила неодобрительный взгляд хозяина. Да, нужно было… собрать тарелки, смятые салфетки… А мужские пальцы неспешно продолжили путь вверх, дошли до середины бедра и…

Перед глазами у Альки потемнело.

Вот были бы живы родители, никогда, ничего подобного не произошло бы.

И даже когда они жили с Тибериком, она приняла все меры, чтобы тоже… ничего такого. Потому что грязно, мерзко и противно. Ощущать себя даже не животным, просто вещью, которой хотят попользоваться, а потом выбросить, как вот эти мятые салфетки.

Когда жесткие пальцы сжали ее ягодицу, Альке вдруг стало совершенно все равно, что будет с ней дальше. Она резко повернулась и, глядя в усыпанную веснушками отвратительную рожу, обрушила на голову гостю все, что собрала на поднос.

Звон бьющейся посуды. Перекошенное лицо рыжего подонка. Время остановилось.

Ее окутала тишина, такая пронзительная, что было слышно, как попрыгала по полу серебряная ложечка. Алька зажмурилась в ожидании боли. Вот, сейчас Эльдор активирует ошейник, сейчас…

Прогрохотал отодвигаемый стул.

А в следующее мгновение Альку словно подхватило темным вихрем, потащило куда-то вон из гостиной. Этот вихрь пах немножко спиртным, немножко кофе, деревом и старинными книгами. Она покорно повисла в железных руках приора. Пусть делает, что хочет. Все равно уже, давно все равно. Мимо смазанным пятном мелькнули стены коридора, с грохотом отворилась дверь, и Альку, словно тряпичную куклу, швырнули на пол. Она лишь успела сжаться в комок и закрыть руками голову, потому что понимала — вот сейчас ее будут бить. Сильно и безжалостно. Но страха не было, ни капельки. Может, если прибьет, так будет даже лучше? Тиберик поплачет и забудет ее. А приор мальчика не бросит.

— Посиди тут, — прорычал Эльдор.

Следом прогрохотала дверь, и несколько раз провернулся ключ в замке. Ушел. И даже бить не стал. Алька медленно убрала руки от головы и осмотрелась. Выходит, он ее запер в собственном кабинете.

* * *

За окном стемнело. Потом где-то внизу часы пробили десять. Алька сидела на полу, облокотившись спиной о стену и подтянув к груди колени. В голове бестолково крутились мысли — о том, что наверняка после этого приор накажет и снова станет относиться плохо. О том, что наверняка приору потребуется все его влияние, чтобы успокоить полицмейстера. Наконец, о том, что она могла бы и потерпеть. Кто она такая? Не человек. Выкупленная в рабство на пять лет двуликая. Двуликих много в городских борделях, им попросту больше некуда идти. Имущество отобрали, на работу, даже в мануфактуры, не берут. Если берут, то только мужчин… А тут, подумаешь, всего-то за задницу ухватили, а она и рада посуду бить. Сервиз, между прочим, недешевый был.

Альку передернуло. Нет, все это неправильные мысли. Она выросла в хорошей семье, и не позволит… вот так с собой обходиться. Словно она какая-нибудь шлюха. Воспитание, благородство — оно ведь не зависит от того, есть печать надзора или нет. Все это внутри, и никому не отнять.