Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Таким и должен быть настоящий юрист, – с удовлетворением отметил Сергей Ильич. – Эмоции в нашей профессии вещь излишняя».
Когда же гость с невозмутимым лицом привалился к спинке стула, а Ирина вдруг вспыхнула и покосилась на отца, Сергей Ильич, наклонив голову, спрятал улыбку.
«Ох, молодость, молодость, – добродушно думал он. – Считают, небось, они первые изобрели эти игры с прикосновением под столом. А он – шустрый малый! – бросил взгляд на почти невозмутимое лицо Ракелова. – Хоть с виду тихоня. Кабы у них не вышло чего…» – почему-то забеспокоился он, только сейчас ясно осознав, что дочь уже повзрослела и скоро может упорхнуть из родительского гнезда.
– Так вы, Николай Сергеевич, значит, с этим делом справились? – Сергей Ильич доел последний кусочек мяса и положил нож с вилкой на тарелку. – Молодцом! Подсудимый-то на редкость гнилой человечишко был! Не всякий бы взялся за его защиту. – Поймав на себе укоризненный взгляд дочери, поспешно добавил: – Уж больно сложное дело!
– Да, все сложилось удачно, слава Богу! – Ракелов промокнул губы белой накрахмаленной салфеткой.
– Ох, голубчик, никогда в деле нашем не ссылайтесь на божественный промысел! – поучительным тоном сказал Сергей Ильич. – Впрочем, – он оживился, – здесь вы не одиноки. И в английском суде, впрочем, как и у нас, и стороны, и судьи постоянно упоминают Бога. «I pray to God!» или «May God have mercy on your soul!».
Ракелов понимающе кивнул.
– Но вдумайтесь только, – продолжил Сергей Ильич, – каков парадокс! Судья, человек, называющий себя христианином, обращается к другому человеку и говорит ему: «В наказание мы вас повесим и подержим в петле полчасика, покуда не последует смерть. Да примет вашу душу милосердный Господь!» Этого невозможно понять! Ведь суд не Божеское дело, а человеческое. Мы творим его от имени земной власти, а не по евангельскому учению. Хотя насилие суда необходимо для существования современного общественного строя, но оно, любезнейший Николай Сергеевич, остается насилием и нарушением христианской заповеди «не судите».
– Что же, папа, – вступила в разговор Ирина, – и уничтожение Распутина, по-твоему, не богоугодное дело? А вспомни, что было позавчера в театрах и у нас здесь, и в Москве, когда вечером докатилось известие о его смерти? Люди, христиане, и, заметь, это элита общества, ликовали, прерывая представления, вставали с мест и в едином порыве требовали исполнения гимна! Мы сами видели – да, Ники? – она обернулась к Ракелову, – как в Александринке все, и зрители, и актеры, стоя пели «Боже, царя храни!» и плакали от счастья! Да-да, плакали! И я плакала!
– Да, кстати, – Сергей Ильич начал говорить тише, – я был у председателя Государственной думы Родзянко, когда к ним домой пришел князь Юсупов. Вы знаете, он племянник им. Не стесняясь меня, они с женой обняли Феликса, поздравляли друг друга: «Богу было угодно, чтобы общее дело наконец свершилось…»
– Ага, видишь, папа, опять «Богу было угодно»! – воскликнула Ирина.
– «…и глаза императора открылись на правду», – закончил фразу Сергей Ильич, бросив недовольный взгляд на дочь. – Я уверен, – он торжественно поднял указательный палец, – что теперь все истинно русские сплотятся, чтобы спасти свою страну. Все говорят о готовящемся наступлении наших войск. Я думаю, мы теперь в воодушевлении начнем атаковать.
Ирина отодвинула тарелку.
– Глаша, куда ты запропастилась? – крикнула она в сторону двери. В комнату поспешно вошла прислуга, принявшаяся убирать со стола.
– Ну да, – улыбнулся Ракелов. – Самое время атаковать! Мне это напомнило историю с генералом Фошем.
– Ну-ка, ну-ка, – весело прищурился Сергей Ильич. – Напомните-ка, голубчик.
– В четырнадцатом году, когда, как вы помните, у французов было прескверное положение, генерал Фош прислал командующему центром генералу Жоффру телеграмму: «Мой центр отступает. Мой правый фланг отходит. Положение превосходное. Буду атаковать».
– И что же из того? – Ирина придирчиво наблюдала за Глашей, расставлявшей чайные приборы.
– Что из того? – Сергей Ильич переглянулся с Ракеловым. – Эта атака, девочка, спасла Париж.
– И какой вывод из сказанного, я не поняла?
– А вывод, Ирина Сергеевна, один. Уметь надо в самом безвыходном положении сказать: «Положение превосходное», – и идти в атаку! Это касается и обыденной жизни конкретного человека и таких ситуаций, какая у нас в России сложилась. Теперь главное – чтобы нашелся человек, который повторит изречение генерала Фоша и поведет наших солдат вперед. Тогда нам сам черт не страшен, – сказал Ракелов.
Сергей Ильич рассмеялся, одобрительно поглядывая на гостя, который нравился ему все больше и больше. Он наконец-то вспомнил. Ну конечно же, он видел Николая Сергеевича рядом с Керенским. Видел несколько раз, только его сегодняшний гость всегда старался держаться в тени. Значит, еще и скромен. Похвально!
– А ты… – Ирина поспешно поправилась, – вы, Николай Сергеевич, считаете, государь не является таким человеком?
– О-о-о! Все-все-все! Пьем чай, – воскликнул Сергей Ильич.
«Однако и впрямь шустрый малый! Они, похоже, уже на «ты», – подумал он и посмотрел в сторону столика у камина, где лежали папиросы, – захотелось закурить.
– С моей дочерью, любезный Николай Сергеевич, надо держать ухо востро. Она большая поклонница сильной власти, и монархия для нее святое понятие. Кажется мне, она в государя-то тайно влюблена! Так, Ирэн? Признавайся-ка отцу родному! Влюблена-а-а? – Он залился смехом.
– Рара! – Лицо Ирины вспыхнуло. – Мне просто надоело слушать, как все жалеют Россию и осуждают государя. За что жалеть Россию? За жизнестойкость? – Она отставила в сторону бокал с водой. – Да, сейчас война! Но как она встряхнула нацию, какие чувства, доселе, может, и неведомые многим, всколыхнулись в душах людей! Еще Пушкин – помните? – в одном из стихотворений писал, что «царь Россию оживил войной». Вот и сейчас – Россия оживлена войною! И не стоит ее унижать бесконечной жалостью и неверием в государя.
– А вот Федор Иванович Шаляпин давеча очень точно заметил, что царь – роль шекспировского размаха и надобно уметь играть царя, – сказал Сергей Ильич. – Народ фальши не прощает. Коли не понял своей роли, не умеешь ее играть, провалился и освистан, так уходи, изволь освободить сцену! Именно от фальшивой игры на сцене, которая для государя нашего – вся империя, идет начало многих несчастий…
Ирина посмотрела на часы.
– Ой! Рара! Николай Сергеевич! Без десяти уже. За разговорами Новый год пропустим!
– Да. И впрямь, – Ракелов, медленно, словно собираясь с мыслями, поднялся с места, одернул края пиджака и, обойдя стол, встал рядом с Ириной. – Сергей Ильич… – Он ухватился руками за спинку
