Тут меня отвлек отдаленный мелодичный звук гучжэна. Кто-то перебирал струны, добавляя в нежнейшие трели инструмента высокие ноты на чистейшем путунхуа. Я пытался вслушаться в слова. Доносилось только — «странник», «ловушка» и «смерть». Нерадостное содержание. Я двинулся на звук, достиг входной двери, та оказалась не заперта, вышел. Песнь звучала яснее. Может, кто-то расположился у распахнутого окна?

Я спустился с крыльца.

Видимо, за ночь выпал снег, я сбросил свои тесные оксфорды, с наслаждением ступил босыми ногами на землю, и под пятками приятно захрустели снежинки. Привыкшие к темноте глаза различили снежное покрывало, ажурные кусты, усыпанные инеем, заиндевелые ветви деревьев и пушистые сосны. Прямо напротив крыльца стоял фонтан — он выдавался над землей невысокими бортами и несколькими фигурами грифонов. Фонтан не работал. Я сделал пару шагов по снегу и убедился, что тот сух и содержит в себе лишь тонкий слой льда на дне. Песнь зазвучала вновь.

«Тень печального странника… чаша страданий… безумец… чудище о семи головах», — парило над верхушками сосен. Струны дрожали под чьими-то тонкими пальцами, голос заполнял сердце смесью восхищения и тревоги, словно говоря, наслаждайся моим пением, гость, но будь начеку.

Вдруг за спиной раздался стук в стекло, зашумела оконная рама первого этажа, гучжэн умолк.

— Мистер! — позвал тихий голос. — Мистер!

Я оглянулся, обнаружив, что одно из окон нижнего этажа слабо освещено светом лампадки, из него выглядывает личико, обрамленное в складки ночного чепца — на сей раз обычного, кружевного, какие носила моя мать. Не стал долго себя упрашивать и тотчас побежал на зов.

— Лучше бы вам, мистер, обратно в дом пойти, — прошептала горничная.

— Почему? — так же шепотом спросил я.

— Зверя на ночь спускают в отделении декабря погулять.

— Какого зверя? — воззрился я в недоумении.

— Юлбарса!

— А кто это?

Но окошко закрылось, штора опустилась. За стеклом послышались голоса — видно, кто спугнул ночного моего ангела, явившегося предостеречь от опасности.

Конечно же, я и с места не сдвинулся. Зверем меня не напугать. Я с волками встречался, и с ирбисом, и с гадюками. Никогда ни один хищник меня не тронул. Попросту потому, что я не выказывал страха, был равнодушен, как одиноко растущее дерево, как скала. И животные проходили мимо, не проявив никакого интереса.

Сотворив несколько гимнастических и дыхательных упражнений, чтобы размять затекшие конечности, я уселся на снегу для упражнений на концентрацию.

Сидел, застыв, как статуя в храме, внимая густой и недвижимой тишине. После бурного дня она показалась слишком уж неестественно тихой — такую даже в летнюю ночь не застанешь. Но до чего приятно было ее слушать! Нет прекрасней музыки во вселенной, чем неподвижность пространства. Сколько бы ни был чудесен гучжэн, но звучание тишины — во сто крат приятней. Можно услышать, как она распадается на мириады потаенных звуков, недоступных простому смертному, ухо улавливает, как из земли выбиваются ростки, а на небесах рождаются и умирают звезды, как падает космический дождь в какой-нибудь из далеких галактик.

Но здесь тишина была такой плотной, что даже все вышеперечисленное не было мною услышано. Да и покоем я наслаждался недолго, вскоре показались первые лучи солнца, а следом раздался хруст приближающихся шагов. В цилиндре, объемном темном пальто с высоким воротом, опираясь на трость, передо мной предстал Иноземцев. Я понял это по сдавленному покашливанию — видимо, еще не восстановились его голосовые связки после вчерашнего скандала.

— Доброго утра, Герши, — проскрипел он; голос доктора звучал сегодня иначе, приглушенно, словно тот прикрывал чем-то рот. Но он все так же шипел и растягивал гласные, будто выдавливал из себя звуки. И часто среди фразы останавливался и принимался тяжело дышать, собираясь с силами, чтобы закончить речь. — Не ожидал вас так рано повстречать здесь. Не боитесь подхватить простуду? Ах, да, я ведь позабыл… вы к снегу привыкли. Что вам декабрь в Нью-Йорке! Тем более что снег не настоящий.

Я тотчас отнял руку от колена и загреб пригоршню белой пушистой массы в ладонь — вполне настоящий снег, холодный, приятно пощипывающий, да и морозец в воздухе звенел. Вчерашние черные тучи рассеялись, немного пахло морем. На небе ни облачка, с востока вовсю сияло солнце. Оно било в спину Иноземцева, лучи острыми иглами вонзались в мои глаза, заставляя щуриться. Оттого лица доктора опять было не разглядеть, да к тому же тот стоял вполоборота и держал подбородок низко опущенным — виден был лишь равнодушный кружок тульи цилиндра, как на афише Медисон-сквер-гардена. Что за новая привычка — держать голову так низко опущенной, слово под тяжестью дум склоненной?

— А я вот не могу так запросто прогуляться по воздуху без особых предосторожностей… — Иноземцев со вздохом поднял голову к солнцу, открыв наконец моему взору свой профиль. Тяжело опираясь на трость, стал глядеть вдаль поверх голых верхушек платанов и зеленых шапок сосен на золотисто-платиновое небо.

В первое мгновение я решил, что передо мной механическая кукла в черном пальто и цилиндре.

К лицу Иноземцева были припечатаны огромные защитные очки круглой, выпуклой формы в толстой медной оправе и с темными стеклами — они закрывали всю верхнюю половину лица — такие носила Зои, когда садилась за руль. Именно эти толстые линзы, видимо, и были причиной хорошего зрения доктора, о котором с усмешкой говорила Элен. Нос, рот и скулы покрывал стального цвета респиратор, через которое доносилось тяжелое, свистящее дыхание. Ни дюйма кожи не было выставлено на обозрение. Складки респиратора полностью повторяли овал лица, оправа очков прятала виски, а цилиндр — лоб.

Заметив мои испуг и удивление, Иноземцев тотчас отошел на несколько шагов, отвернулся, опустил плечи, подбородок и еще ниже натянул на брови свой головной убор.

— Не подходите ближе. Это неприятное, странное зрелище — видеть человека, упакованного, как Невидимка Уэллса, тем более, разговаривать с ним.

— Вовсе нет, — отозвался я. — Вы напрасно беспокоитесь.

— Тогда следуйте за мной, я покажу вам свои владения. Как и обещал.

Потом он обернулся, лупоглазые очки сверкнули в лучах рассветного огня.

— Вы готовы к чуду, Герши?

И опираясь на трость, тяжело приволакивая ногу, зашагал вперед.

— Следуйте за мной… только оставайтесь в пределах трех шагов… Так я чувствую себя спокойнее. Эти нелепые очки, я без них ничего не вижу, без респиратора не могу дышать, а маска еще не готова… Как я, должно быть, нелепо выгляжу… Вам меня хорошо слышно?

— Да.

Мы миновали фонтан и несколько беседок из черного дерева, похожих на пагоду с тройным рядом ярко-алой кровли. Все было усыпано мягким снегом и составляло довольно живописную картину — мириады искорок вспыхивали в инее на ветках елей и сосен, в деревянных кадках, на фарфоровых фигурках, изображающих самураев с обнаженными мечами и белоликих японок в кимоно. Я почему-то вдруг вспомнил сад Ташилунга зимой и даже немного заскучал. Фигурок там не было, но были чудесные снежные шапки на вершинах скал. С настоящим снегом.