Придя в себя от встречи с тигром и искусственным снегом и как следует озарившись, я смог наконец различить, что солнце проникало в эту часть сада сквозь некую пленку. Радужные блики, вспыхивающие от косых лучей утреннего зимнего солнца, на стекле перемежались с тонкими линиями проводов, — вилла Иноземцева словно тонула под огромным стеклянным куполом, разлинованным вдоль и поперек тонким, но прочным каркасом. И только подъезд был под открытым небом и имел возможность встречать те сезоны, которые предлагала Природа.

Это и была, по-видимому, его Оранжерея, которую вчера вечером едва не пробуравила непослушная Зои своим быстроколесым «Фордом Модал Кей». Теперь до меня дошло, почему в саду этого дома было столь необъяснимо тихо. Ни сучок не треснет от ветра, ни птица не запоет. Ибо от внешнего мира нас отделяло прочное стекло. Ни одну птицу не привлекал сей искусственный природный рай, возможно, даже отпугивал — запахом химической влажности и химического мороза.

Несколько часов Иноземцев водил меня по секторам, строго разделенным на времена года и месяцы. Перегородки лучами исходили от стен виллы. За несколько часов я побывал и в апреле, и в мае со звенящей пасекой, и в жарком августе, и даже в туманном ноябре, воочию наблюдал, как из узких отверстий появлялся пар, поднимался к потолку, как то было в Медисон-сквер-гардене, превращался в облака, и облака эти роняли дождь.

Доктор рассказывал, какую кропотливую работу приходится исполнять, чтобы поддерживать соответствующую каждому месяцу погоду, по истечении календарного месяца та менялась, менялось и название сектора. Текущий месяц всегда располагался напротив крыльца под открытым небом, остальные по часовой стрелке вокруг дома — эти одиннадцать секторов плотно были закрыты, воздух поступал в них строго по расписанию, дожди тоже лили по графику, что висел у двери каждого сектора. Прислуга доктора строго соблюдала режим полива, дежурные заносили данные в таблицы. К своему удивлению, я никого не повстречал. Но работало все ладно.

Иноземцев так чудно все устроил, что мог с одного балкона любоваться снегом и рождественской елью, а с противоположного — зеленым ковром газона и спелыми плодами груш, яблок в сочных кронах деревьев. Он мог встретить день с цветением миндаля и померанца, а к обеду перейти через несколько стеклянных дверей и сорвать поспевший померанец с ветви. Будучи в печали, он шел гулять по палой листве под искусственными тучами, а в радости — отправлялся удить рыбок в небольшом водоеме, расположившись меж клумбами разнообразия июльских цветов.

Не все сектора были прозрачны. Естественный источник света приходилось тоже регулировать.

Мы вошли в сектор «ноябрь». Здесь стекла были затянуты темной пленкой, чтобы ограничить доступ солнечных лучей. Под стопами я вновь ощутил холод. Из тонких проволок под матово-серым потолком тоже валил густой пар, который Иноземцев тотчас же с помощью рычага в беседке исправил на дождь. Ноябрь нуждался в дополнительной влаге. Полил затяжной осенний ливень, и на душе стало по-осеннему серо.

Доктор поднял вверх трость, та распустилась над его цилиндром объемным зонтом. Я же стоял как вкопанный, подняв лицо, глядя на несущиеся из-под потолка брызги, и слушал старого приятеля, самозабвенно пыхтящего и скрипящего из-под респиратора об устройстве водопроводной сети, электричества, о том, как нелегко переселять месяцы в сектора и поддерживать условия, соответствующие сезонам, зато невообразимо приятно смотреть на смену времен года, которая происходила по собственному мановению. Он ощущал себя Творцом!

Иноземцев сотворил на небольшом насыпном полуострове Лонг-Айленда лабораторию, в стократ превосходящую его парижскую. Нисколько доктор не изменился за эти годы, остался таким же страстным изобретателем, с неспокойной, жаждущей открытий душой, тревожным сердцем и скрытным нравом.

— Как же вам удается сохранять стекло по ту сторону оранжереи таким чистым? — спросил я, когда тот замолчал, чтобы перевести дух.

— Это воск, окись титана и еще кое-что, — усмехнулся Иноземцев из-под зонта. — Воск — моя страсть. Его можно оживить, вылепить из него кого угодно, хоть живого человека. И он будет совсем как настоящий. Восковым составом мы поливаем крышу и натираем стены. Ни одна пылинка не коснется их гладких поверхностей. Довольно длительное время. Потом необходимо счищать старое покрытие, мыть все окна. Очень опасное занятие, особенно это касается крыши. Только люди очень мелкой и легкой конституции могут позволить себе роскошь забраться на крышу моей оранжереи. Я и сам там никогда не был. Мне хватило лаборатории Фабен, до сих пор хромаю.

Я вспомнил последнее свое приключение в Германии и вздохнул.

— Чем вы занимались у тибетцев? — в свою очередь спросил Иноземцев.

— Я был караульным, — нехотя отозвался я после минутного раздумья. Я не знал, как объяснить свое существование в Ташилунге. Не подумал, что кто-либо будет интересоваться этим, не подготовил вразумительного объяснения.

— Караульным? — Доктор позабыл о своей конспирации, сделал шаг и даже поднял зонт. Но тотчас же опустил его и отвернулся.

— А как же оккультные науки? Мистика? Неужели тибетцы ничему этому вас не учили?

— Может, и учили. Только я ничего не понял.

Зонт Иноземцева вновь приподнялся. На меня глянули две черные лупы.

— Обычно так говорит тот, кто знает больше, чем полагает. Хорошо. Мы с вами еще вернемся к этому разговору. Располагайтесь у меня как дома.

Он протянул руку к стеклянной двери и распахнул ее.

— Возвращайтесь в «декабрь». И сможете легко добраться до крыльца. Не останавливайтесь у Юлбарса. Зверь стар и не любит чужаков. Ему еще выступать и выступать с Зои. А я пока не завершил работы над его заменой…

Я пожал плечами, послушно переступив из сектора «ноябрь» в сектор «декабрь».

Иноземцев затворил дверь и исчез за туманной завесой дождя.

Я медленно побрел обратно по заснеженной дорожке, ведущей к размашистому двухэтажному дому из желто-песчаного кирпича с фигурными выкладками вокруг окон, с чугунными решетками, причудливо обвившими балконы, и козырьком над широким крыльцом. Издалека и озаренный светом утреннего солнца он казался не таким странным, каким предстал ночью. Дом не был отштукатурен — это верно, весь целиком сработан из кирпича, но в подобном архитектурном решении таилось что-то особенное, притягательное, восточное. От дома веяло пустыней, палящим солнцем, сказочной Азией.

Иноземцев привез с собой оттуда не только сына, но удивительный восточный дух и тигра в придачу.

— Мир иллюзорен, — прошептал у левого уха Синий.

— Ваш мир — перекрестие иллюзий, перекрестие несуществующих действительностей, — как всегда, тотчас же отозвался Зеленый.

— И ты пребываешь в мире этого человека.

— Как бы не пропасть, не заблудиться, не исчезнуть в тумане его фантазий.