Ухватив Эдуарда за шиворот, я подтащила его к крыльцу, чтобыдать бабке возможность убедиться в том, что он целехонек, но она, завидев меняв опасной близости, пролепетала «святые угодники» и, на ходу крестясь, исчезлав доме. Лишившись последней защиты, Эдуард обмяк и вел себя совершенно спокойно,хотя хмурился и торопливо отводил взгляд. Ввиду такого смирения я потеряла кнему всякий интерес, встряхнула пару раз и ласково осведомилась:

— Тебя, вражина, предупреждали, чтоб ты по нашу сторонутропы не шастал? — Он ничего не ответил, но заметно опечалился. — Ещераз на пустыре возникнешь, я тебе ноги выдерну.

Вспомнив о бедственном положении Михаила Степановича, явлепила троюродному братцу затрещину и зашагала к дыре. Мышильда шла рядом, тои дело злобно потрясая кулаком. Эдуард тосковал на хозяйском крыльце.

— А что, если этот гад нас выследил? — прошепталаМышильда уже на пустыре. Я притормозила и посмотрела на крышу вражьего дома.

— Да. Свистнет деньги у мумии, а мы виноваты будем.

— Нет от него никакого покоя, — всерьезрастревожилась сестрица. — Прямо хоть лишай обеих ног.

— Лишу, — заверила ее я.

— Теперь уж не получится случайно, хозяйкасвидетельствовать будет, что мы грозились без ног оставить: налицо явныйумысел.

Горюя и сокрушаясь, мы подошли к шалашу, возле которогосидели задумчивый Евгений и пришедший в себя Михаил. Как выяснилось,задумчивость Евгения относилась к тому факту, что время ужина стремительноприближалось, а поллитровка, купленная по моей просьбе, опустела двумя часамираньше. Наш хозяин стыдился этого. Зато Михаил Степанович выглядел молодцом.Слегка пошатываясь, он выпятил грудь и выводил героическим басом:

— Каков мерзавец! Я ему указал его место, теперьподумает, прежде чем нарушать…

— Михаил, я знала, что могу на тебярассчитывать, — заметила я. — Бдительность и еще раз бдительность. Непозволим какому-то прощелыге утянуть из-под носа семейное сокровище.

— Не позволим, — рявкнул предпоследний. Евгенийвздрогнул и сказал, едва не плача:

— Елизавета Петровна, а водочка-то того…

Мышильда закатила глазки и тяжко вздохнула, а я заметила сулыбкой:

— Водочка дело наживное.

— Тошнит меня от пьянства, — жаловалась сестрица,отмывая руки. — Это ты, лошадь здоровая, хлещешь водку точно воду, а уменя с утра голова трещит.

В другое время я нашла бы что ответить и по поводу лошади, ипо поводу Мышильдиной головы. Но пос

Леднее время сестрица так удивляла меня обилиемположительных черт своего характера, что я миролюбиво предложила:

— А ты не пей.

— Неловко как-то перед хозяином.

— Тогда пей, но мало.

Она задумалась, потом кивнула, и мы пошли в дом.

На крыльце нас поджидал Иннокентий Павлович. Без приглашениязаходить в дом он опасался и устроился в тенечке.

— Пойдем ужинать, — позвала я.

— У меня есть сведения, которые тебязаинтересуют, — сообщил Иннокентий с улыбкой фокусника, только чтоизвлекшего из шляпы живого зайца.

— Сначала дело, — кивнула я, и мы вошли в кухню,где суетился Михаил Степанович, накрывая на стол и подогревая ужин.

Иннокентий извлек из кармана несколько листов бумаги иразложил их на свободном углу стола.

— Вот, — сказал он с гордостью. Мы заглянули вбумаги и мало что поняли, кроме одного: перед нами план какой-то части города.Так оно и оказалось.

— Объясни, — лицом и голосом демонстрируя крайнюю заинтересованность,попросила я.

— Историческая справка, — начал Иннокентий. —Собор, что высится на холме прямо над нами, выстроен в начале двенадцатоговека. Тридцать лет спустя на этом самом месте, где мы сейчас стоим, былипостроены Рождественский и Успенский соборы, соединенные несколькими подземнымиходами, один из которых вел к реке. Во время татарского нашествияРождественский собор был разрушен, на его месте поставили деревянную церковь,она простояла сто пятьдесят лет, после чего была заменена однокупольнымкаменным храмом. Со временем храм ветшал. В 1837 году половодье достиглонебывалого размаха, вода подступила вплотную к большому холму, все пространствоздесь было залито, колокольня Рождественского храма рухнула, нанеся ущерб исамому храму. После чего он был разобран, а новый Рождественский собор построенв южной части города, где его можно увидеть и сейчас… Ввиду весеннего бедствиябыла возведена дамба для защиты города от стихии, а здесь началось большоестроительство личных домов: место, как вы заметили, красивое, и до центра рукойподать. Кстати, белый дом на холме — бывшая резиденция губернатора. Подземныеходы во избежание несчастья по ветхости и ненадобности были засыпаны.

— Ясно, — кивнула я, со всей возможной теплотойглядя на Иннокентия. — Очень тебе признательна, Кеша. Боюсь, без твоейпомощи поиски сокровищ были бы невозможны.

— Ты же знаешь, — ухмыльнулся он. — Для меняэто такие пустяки.

— Отлично, тогда тебе задание повышенной сложности.Узнай все, что можно, вот об этих людях. — Я протянула ему записнуюкнижку, где значились данные обоих паспортов мумии. — А также попытайсяузнать что-либо об обладателях кличек Боцман и Мотыль. Я понимаю, это оченьсложно…

— Положись на меня, — сказал Иннокентий,коснувшись моего локтя. Заприметив это, Михаил грянул «Вниз по Волге-реке», чемдо смерти напугал вошедшего в кухню Евгения и разволновал нас. Впрочем, МихаилСтепанович и сам разволновался: Евгений с перепугу едва не выронил поллитровку,которую с любовью нес на груди. Успокоившись, мы сели за стол. Иннокентияобуревала жажда деятельности, чувствовалось, что он сиюминутно готов броситьсяна поиски Мотыля и Боцмана, но из-за позднего времени вынужден отказаться отэтой мысли.

Мы выпили по маленькой и закусили свежей картошечкой,сваренной с укропом, к ней шли огурчики, соленые грибки и салат из свежихпомидоров и капусты, сдобренный майонезом. Хозяин продолжал нас баловать. Подтакую закуску грех было не выпить по второй.

— Завтра холодец сварганю, — сообщил Евгений,лучисто глядя на меня. — С чесноком и хреном — пальчики оближете.

Мы мечтательно воззрились на потолок, перевели благодарныйвзгляд на хозяина и приналегли на закуску. Несмотря на это, мыслительныепроцессы во мне продолжались, из головы не шло наводнение 1837 года.