колесами, она кидается к коробке. Согласно календарю, сегодня только 22 декабря, но ей не терпится узнать, что там. Если это ловушка, тест на терпение и выдержку, то она заранее готова признать свое поражение.

Плеер. Синий, последней модели. Когда лента кончается, не нужно вынимать кассету, чтобы перевернуть ее на другую сторону, это делается автоматически. А еще есть кнопка, которая включает радио. Лаура тут же нажимает на нее, но сигнал слишком слабый, мешает железная стена. Сквозь треск мгновениями прорывается какой-то замогильный голос, который вместо утешения вызывает у Лауры дрожь.

В папках, помимо обычных упражнений, еще кассеты с записями. Лаура тут же открывает одну из них. На ней записаны две сказки – «Новое платье короля» и «Крысолов из Гамельна», и приложен маленький блокнот с картинками. Лаура нажимает на кнопку. Раздается музыка. Чей-то голос произносит название сказки. У Лауры перехватывает дыхание: впервые за долгие месяцы она слышит человеческий голос. «Много лет назад жил-был на свете король…» А вот картинку она рассмотреть не смогла: глаза застилали слезы. Лаура берет с собой под одеяло носок для Санта-Клауса. Сует в рот карамельку. Мартина лежит рядом, глаза у нее закрыты. Закрывает глаза и Лаура, пока король поручает обманщикам соткать для него чудесную ткань. Благодаря ее свойствам он сможет узнать, кто из его сановников не на своем месте, кто умен, а кто глуп.

Лаура нажимает на кнопку STOP. «My name is…» У нее не получается сказать это так, как говорит женский голос на кассете. Она слушает, как эти слова повторяет за ней Мартина: «My name is…» Потом надевает наушники, слушает еще раз: «My name is…» Ничего не поделаешь, это другая планета.

В предрождественском календаре давно открыто последнее окошко. Может, три дня назад, а может, сто. Мусорная корзина переполнена. Лауре приходится утрамбовывать бумажные и пластиковые упаковки, чтобы они поместились в корзину и крышка аккуратно закрылась.

Иногда над головой пролетают вертолеты. Или раздается рев низко летящего самолета. У Лауры перехватывает дыхание. Но рев затихает где-то вдали, а она остается здесь. Это одна из двух возможностей ощутить, что там, снаружи, все еще живут люди. Другая возможность – радио. Она заметила, что, если плеер с приемником стоит в углу, у изголовья кровати, его можно настроить на какую-то станцию, хотя иногда слышится треск, а голоса превращаются в карканье, словно говорят роботы. К тому же надо сидеть неподвижно: стоит шевельнуться – и все пропадает. На письменном столе осталась только одна батарейка. Хорошо слушать записи на кассетах, но батарейки слишком быстро разряжаются.

По радио много разговаривают. Когда начинаются новости, у нее замирает сердце: «А вдруг скажут обо мне?» Но этого не происходит. Она слушает сообщения о пробках на Большом транспортном кольце (хотя не знает, что это такое), рекламу йогуртов. Потом звонки слушателей: Сильвии из Флоренции, Джанни из Бари (где это?). Эти люди существуют на самом деле, и она слышит их в ту самую минуту, когда они разговаривают. Хотя вообще-то она ждет, когда зазвучат песни. Мартина смотрит на нее осуждающе. Ее огромные голубые глаза без слов предупреждают: не будешь экономить батарейку – останешься в тишине. То же самое можно сказать о еде: часто Лаура ест от скуки. Лимонад давно кончился, потому что она только его и пила, а к воде не притрагивалась. Может, это самовнушение, но ей кажется, что ошейник стал теснее, чем раньше. Мартина смотрит на нее, словно говоря: «Это как в той сказке. Сперва тебя откормят, чтобы ты разжирела, а потом зажарят и съедят. Вот для чего все это нужно».

«I am. You are. He is. She is. It is. We are…» Похоже на молитву: от бесконечного повторения слова теряют смысл.

После грозы прошло два дня, об этом ей поведало отверстие, через которое проходит кабель. У нее больше нет наушников, нет Мартины. Передвигаться в темноте хуже, чем не двигаться вовсе. Звякает цепь. Лаура думает об одном: лишь бы не опрокинуть ведра – тогда по полу разольется вонючая лужа. Ощупью она добирается до шкафчика с едой, открывает коробки: все кончилось, даже варенье. Возможно, она умерла, только еще этого не поняла. Кругом такая глубокая тишина и такая непроницаемая тьма, что она кажется себе призраком. Но ужаснее всего другое: она больше не думает о родителях. Когда она осознаёт это, у нее перехватывает дыхание, как бывает на пляже, когда в тебя бросят шариком, наполненным водой. Она напрягается, пытаясь вспомнить сцены, которыми подолгу мысленно любовалась, словно сокровищем. Вскоре ей это надоедает; ее мысли уже вернулись сюда, в это место, не похожее ни на одно другое, сделанное из ничего: она дышит, она здесь. Она перетерпела все страхи, выплакала все слезы. Хватит, она больше ни о чем не хочет знать. Делает шаг вперед – и на что-то наталкивается: ею овладевает сонное отупение; она живет, но не настоящей жизнью. Шуршание колес по гравию доносится до нее как из другого измерения. Распахивается дверь. Открывается белый прямоугольник. В комнату врываются солнечный свет и ледяной воздух. Она видит, что стоит совсем не в той части помещения, где ей казалось. Первое, что она ощущает, – колющую боль, пронзившую ее с головы до пят. Она хватает воздух ртом, как будто до этого дышала через соломинку. Смотрит на свои руки и не узнает их: ей кажется, что в одно мгновение они превратились в пепел.

«Дневник сорванца», «Приключения Пиноккио», «Остров сокровищ». Появилась и еще одна книга: «Барон на дереве». Мартина выслушала ее целиком, до конца. «Хочу еще», – говорит она. И Лаура начинает читать по второму разу.

Она смотрит на него: он совсем пал духом и хнычет. Это старик, и ей, быть может, его даже жалко, хотя он обращается с ней как с животным, держит на цепи. Он в полной растерянности, не понимает, что произошло, не знает, что делать… Лаура, сжимая в объятиях Мартину, смотрит, как он скребется в дверь. Когда он вошел и потянул ее закрыть за собой, налетел порыв ветра, и дверь, лязгнув задвижкой, захлопнулась. Так обычно бывало, когда он уходил, но на этот раз он остался внутри. И вот она наблюдает за его отчаянием, за тем, как он сражается с железной стеной, тяжело дыша и бормоча непонятные слова.

«Ты сам попал в западню, которую устроил для меня, – думает она. – Ну и как тебе это?» Он снимает очки. Скулит, точно зверек. Когда смотришь на него из глубины контейнера, это даже забавно. Внезапно он впадает в бешенство, бьет кулаком по железу. Потом бросается на