Перлайн задумалась, пытаясь воссоздать картину того, что тут могло произойти. Радж мертв, его череп расколот, словно скорлупа. На него кто-то напал. Но что случилось с детьми? Где они сейчас?

Она села на корточки и осмотрела место. Листья, палки, мох. Сердце подскочило, когда глаз заметил что-то розовое. О Боже. Оно торчало из-под упавшего дерева. Она дала знак Диббсу и произнесла одними губами: «Что это?»

Он поспешил туда, куда она показывала, и направил фонарик на предмет. Потом повернулся к ней с мрачным взглядом и, сверкнув в темноте жемчужно-белыми зубами, сказал:

— Второй тапочек-единорог.

16 лет

июль 1997 года

Любовь издалека наблюдала за домом Дядюшки Спасителя. Большое здание купалось в мощном солнечном луче, который словно воплощал сияние и чистоту живущего там мужчины. По территории фермы бродили пятьдесят или около общинных куриц и две огромные индейки и с остервенением клевали редкую траву. Джилли и Габи, две бородатые козы, обеспечивающие общину молоком, стояли на деревянной скамейке, словно намереваясь доказать, что они тут главные. На лугу за домом паслись общинные коровы, а дальше лоскутным одеялом раскинулись поля, казавшиеся непередаваемо чистыми под голубым небом.

Хотя вид дома должен был вселять покой, Любови казалось, будто ей в грудь впрыснули кислоты.

С самой первой церемонии кровавого рождения пять лет назад каждое воскресное утро Дядюшка Спаситель приглашал ее в большой дом на чай с кексом. В ее шестнадцатый день рождения он начал делиться с ней своими планами насчет общины, и все они были впечатляющими и совершенно разумными.

Каждый день она сияла от гордости, что самый чистый мужчина на земле выбрал ее и только ее поверенной своих тайн. И правда, он приглашал только ее. Он никогда не приглашал маму или Смирение, или любого другого взрослого или ребенка из общины. Дядюшка Спаситель говорил ей, что она необыкновенная и если будет продолжать в том же духе, то достигнет стадии полного просветления даже быстрее, чем он. Это то, в чем она нуждалась, чего жаждала. От мыслей о смерти хотелось кричать и сдирать кожу с лица. Она сделает все ради вечной жизни. Что угодно.

Но на прошлой неделе он ее не пригласил. И на позапрошлой, и сегодня. Целых три недели он даже не взглянул на нее.

Любови казалось, что желудок сжимают демоны. Сердце горело. Она нахмурилась и провела языком по верхним зубам, гадая, что сделала или сказала не так в их последнюю встречу. Он поцеловал ее, и она удивленно отпрянула, но не от отвращения, а больше от потрясения. Ей не верилось, что ее самое глубокое, самое темное желание наконец-то исполнилось. Рядом с Дядюшкой Спасителем у нее в животе порхали бабочки. Иногда она мечтала о том, чтобы он ее поцеловал, и представляла, каково это будет.

Поцелуй, хоть и быстрый, был невероятным. Любови показалось, будто она целовала само вечное блаженство, что прикосновение губ Дядюшки Спасителя дало ей больше чистоты, больше силы, сделав на шаг ближе к вечной жизни. Но, может быть, ее реакция расстроила его? После поцелуя он повернулся к ней спиной и сказал, что устал, что ему надо подумать, так что она плелась домой в замешательстве, но воодушевленная.

Теперь она хочет все исправить, но не знает как.

Вздохнув, Любовь потащилась обратно к фургону, но, заслышав громкие голоса, остановилась снаружи. Предчувствуя неприятности, она встала под окном и навострила уши.

— Это слишком опасно. Я не могу.

Любовь моментально узнала тонкий голосок: Верность, темноволосая женщина, на лице и руках которой частенько бывали синяки. Она говорила, это потому, что у нее редкое заболевание кожи, из-за которого легко появляются синяки, но мама и Смирение думали, что Усердие ее бьет. Любовь знает, что мама как-то пыталась поделиться своими подозрениями с Дядюшкой Спасителем. Он сказал, что отношения Усердия и Верности их личное дело и что постороннее вмешательство внутри общины не дозволяется, что это признак нечистоты. Он также предупредил маму, чтобы она перестала лезть в чужие дела, и сказал, что, если поведение Усердия покажется Верности нечистым, она обратится к нему за наставлением.

Верность родилась на первой церемонии кровавого рождения вместе со своим мужем Усердием и сыном Старанием. Они носили на груди «крест рождения», как и каждый член, присоединившийся к «Вечной жизни» после того вечера. Любовь часто ревновала к тем, кому была дарована возможность предложить свою кровь Дядюшке Спасителю, но знала, что ее кровь не принесет пользы дяде, потому что они родственники. Она давала свою кровь, когда община подарила Дядюшке Спасителю его скульптуру, но это был единственный раз. Ему не нужна ее кровь, чтобы обрести силу, необходимую для поддержания его чистоты, и таким образом помочь им достичь стадии полного просветления; ему нужна кровь других. И по его намекам во время их личных встреч становилось все яснее, что ему требуется кровь достаточно маленьких, обладающих чистотой невинности. И ему нужно больше, чем просто кровавый поцелуй время от времени; он желает довольно приличных и постоянных поставок крови. Без этого его мигрени возвращаются и он слабеет, что угрожает шансам на вечную жизнь для него, а следовательно и для всех остальных. Жить вечно могут только полностью чистые.

Проблема в том, что община до сих пор слишком незрела в своих представлениях. Слишком боится перейти границы общепринятого и предпринять нетрадиционные меры для достижения своей конечной цели.

Дядюшка Спаситель знает, что они еще не готовы отдавать больше себя. Он боится, что они слишком узколобые и не понимают: чтобы достичь желаемого — долгой, если не вечной, жизни — надо чем-то жертвовать.

Сердце Любови колотилось. Как же бесит людская недалекость. Дядюшка Спаситель терпелив, он все еще надеется, что со временем люди примут правду, но она сомневается.

Любовь прислушалась к голосам в фургоне и напряглась от слов мамы.

— Ты можешь. Мы можем. Ты, я, Старание, Смирение и Любовь. Мы можем сделать это вместе. Сегодня ночью.

— Но что, если нас кто-нибудь увидит и расскажет? — спросила Верность.

— Никто не увидит. Мы сделаем это в полночь, когда все спят. Никто не пошевелится, особенно после праздника и всей выпивки.

— Но куда мы поедем?

— Все в порядке. У меня есть план, и я уже украла ключи от микроавтобуса.

Любовь проглотила возглас: мама что-то украла. Воровство — нечистое деяние. Зачем она украла ключи? О чем они говорят?

— Ты уверена, что он никому не понадобится днем? Никто не едет в город за чем-нибудь?

— Я проверила стенд. До пятницы никаких поездок не запланировано.

— Но что, если у Надежды начнутся схватки, что-то случится и ее надо будет везти в больницу?

— Не начнутся. Ее срок еще не пришел, и много родов начинаются позже, — сказала мама.