Илья Алексеевич оборотился к Пучкову, как бы приглашая поддержать содержание 201-й статьи «турецкого закона», который, безусловно, должен быть хорошо известен любому блюстителю благочиния в Российской империи.

— «За первую кражу отсекаются четыре пальца правой руки наказуемого так, чтобы нетронутыми остались большой палец и ладонь», — процитировал сыщик на ходу изобретенную статью и бросил бесстыжий взгляд на три пальца Куры-Цыруля, которыми он обхватил железный прут решетки. — Ну, у вас, получится, всю ладонь подчистую срежут. Да это не беда! Сейчас такие протезы делают, от настоящей руки не отличишь. Правда, в чужой карман с такой деревяшкой уже не влезешь.

Воришка глянул на увечную руку и убрал ее за спину, желая уберечь от дикой турецкой расправы.

— Руку — это если обе вещи в одну кражу посчитают, — продолжил Ардов под одобрительные кивания Пучкова. — А то ведь могут на два присеста разнести! А за вторую кражу у этих басурман отсекают половину ступни левой ноги.

Цыруль с ужасом посмотрел на левую ногу, словно видел ее в последний раз.

— Почему половину? — подошел к решетке Ардов и понизил голос. — Чтобы оставить нетронутым то место, которое у магометан принято смачивать во время ритуального омовения.

Карманщик вперился в Ардова полными ужаса глазами, в которых явственно читалась мольба о помощи.

— Ну вы, я надеюсь, человек православный, — по-свойски обратился к нему сыщик, — вам эта поблажка ни к чему — авось полностью ногу отхватят.

— Чего хочешь? — просипел Кура-Цыруль, сумевший, несмотря на душевное смятение, смекнуть, что господин сыскной агент приглашает его к торгу.

— Вы мне толкуете, кто велел украсть у посла книжку, а я заберу ее из дела, — сменив развязную манеру на деловой тон, быстро очертил периметр сделки Ардов. — Будете только за панагию отдуваться.

— А табакерку? — спросил воришка.

— А ее тоже «купить» велели?

— Нет, — помолчав, нехотя признался карманник. — Табакерку я так взял, для себя… Уж больно он ей бахвалился.

— Табакерку тоже изыму, — согласился сыщик. — Так кто велел книжку взять?

Цыруль замялся.

— Ну, говори, коль начал, — надавил Ардов.

Карманник выразительно уставился на стоявшего рядом соседа, пока тот, уразумев смысл взгляда, не вернулся на лавку.

— Человека Демьяном кличут… — тихо сказал маравихер. — По выправке вроде как отставной военный. Фрайны[42] к нему «господин фельдфебель» обращались, один Зверевым назвал.

— Что конкретно велел сделать этот Зверев?

— Дал билет на прием к великому князю, там царский двор и все послы должны были отабуниться[43] — короля какого-то чествовать, — взять книжку и ночью привезти сюда, в Сестрорецк.

— Почему же книжка у вас осталась?

— Он страницу выдернул, а саму книжку вернул. Велел спустить[44].

— Что ж вы?

— Не успел, — досадливо протянул карманник. — С утра на вокзале сграфили[45].

— Опишите этого Демьяна, — велел Ардов.

— Да чего его описывать. Уха нет.

Ардов с трудом удержался от возгласа. Рот наполнился вкусом пижмы.

— Безухий? — на всякий случай уточнил он, вытряхивая на ладонь белую пилюльку.

— Угу, — кивнул узник.

— Из Одессы он вас вызвал?

— Из Одессы — другой… — нехотя признался вор. — Уважаемый человек… Мы его Карлом Донатовичем кличем… Ему у нас не принято отказ давать…

Прозвучавшее имя оглушило Ардова. Вокруг головы зажужжали комары, лицо начало гореть, словно его разили полчища кровососов. Он отвернулся от Цыруля и, не удержавшись, сделал несколько взмахов, отгоняя воображаемый гнус.

Названный человек был известен Илье Алексеевичу под фамилией Мервус. Свои преступления он собирал наподобие часового механизма, явно и втемную вовлекая в качестве шестеренок множество людей самого разного достоинства — от распоследнего бродяги до лиц царской крови. Механизм всегда был непростой, с выдумкой, а на кону обыкновенно стоял баснословный куш, сама мысль позариться на который казалась простому человеку невозможной дерзостью. За это Мервус давно заработал славу короля преступного мира — мало кого в уголовной среде так боялись и одновременно почитали, как этого господина.

Несколько раз Ардову удавалось вплотную подобраться к злодею, но всякий раз рыба срывалась с крючка. У Ильи Алексеевича был к Мервусу личный счет: этот человек был виновен в смерти отца Ардова, и потому сыщик дал себе слово изобличить и предать негодяя в руки правосудия. Потому встречи с Мервусом Илья Алексеевич жаждал всей душой, хотя вместе с тем и опасался ее, как можно опасаться встречи с воплощенным бесом, понимая, насколько тот коварен и искусен в деле лжи.

— Гордей Саввич, — подошел сыщик к письмоводителю, который увлеченно выводил буквы в рапорте, — уступите мне эту вещицу.

Ардов показал Пучкову записную книжку.

— Как же я могу такую улику из дела изъять, — растерянно произнес блюститель благочиния, хотя не далее как полчаса назад уже умудрился исполнить подобное нарушение.

— А я вам за это повышение выхлопочу, — выдал Ардов.

Он и близко не имел никаких полномочий делать такие обещания, но почему-то в этот момент был совершенно уверен в своих возможностях.

Пучков отложил перо и медленно встал, почувствовав, что сейчас может решиться его судьба.

— Помощником пристава? — с надеждой проговорил он. — Разве ж это возможно?

— Конечно, — заверил Ардов и вынул из кармана бумагу, которой на всякий случай снабдил его вчера Бугров на выходе из кабинета Райзнера. Бумага за подписью обер-полицмейстера предписывала всякому лицу, состоящему на государственной службе, оказывать содействие ее подателю, коллежскому асессору Ардову Илье Алексеевичу.

— Что ж вы сразу не предъявили? — удивился Гордей Саввич, глядя на бумагу как на солнце.

— Потому и не предъявил, что она у простого человека паралич вызывает, — признался сыщик, — вместо нормального разговора какой-то марш получается.

У входа в фотоателье господина Зоммера Илья Алексеевич столкнулся с двумя подозрительного вида субчиками, молча тянувшими «Фру-фру»[46] с угрюмым видом. Они окинули недобрым взглядом посетителя, но не проронили ни слова.