пирата.

Энрико Солано и его сыновья, сидя на широкойверанде своего дома,

строили планы спасения Генри, а Френсис рассеянно слушалих; в это время из

комнат вышла служанка, прошептала что-то на ухо Леонсии иповела ее за угол

дома, на другой конец веранды, где произошла сцена, котораянемало насмешила

бы и разъярила Френсиса, присутствуй он при ней.

Завернув за угол дома, Леонсия увидела АльваресаТорреса, разодетого в

пышный средневековый костюм богатого плантатора, какие ещеносят в Латинской

Америке; Торрес снял сомбреро и, держа его в руке,склонился перед девушкой

чуть не до земли, затем подвел ее к плетеному диванчику из индейского

тростника и усадил. Леонсия грустно ответила на егоприветствие, хотя в тоне

ее прозвучало любопытство - точно она надеялась  услышать  от него

какую-нибудь обнадеживающую весть.

- Суд закончился, Леонсия, - сказал Торрес тихо ипечально, словно

говорил о покойнике. - Он приговорен. Завтра в десятьутра - казнь. Все

это очень грустно, чрезвычайно грустно, но... - Он пожалплечами. - Нет, я

не стану говорить о нем ничего дурного.  Он был достойный человек.

Единственный его недостаток - характер. Слишком он был горяч, слишком

вспыльчив. Это и погубило его, заставив погрешить противчести. Будь он в ту

минуту спокойнее и хладнокровнее, никогда бы он не всадилнож в Альфаро...

- Это не он убил моего дядю! - воскликнула Леонсия,поднимая голову и

глядя на него.

- Все это весьма печально, - мягко и грустно продолжал Торрес,

избегая перечить ей. - Судья, народ, начальник полиции -все, к сожалению,

в один голос утверждают, что он виновен. Весьма печально,конечно. Но не об

этом я пришел с вами говорить. Я пришел предложить вам мои услуги.

Располагайте мной, как вам угодно. Моя жизнь, моя честь - в вашем

распоряжении. Приказывайте. Я ваш раб.

И Торрес вдруг грациозно опустился перед ней на одноколено; взяв ее

левую руку, он, видимо, собирался продолжать своюцветистую речь, но в эту

минуту взгляд его упал на кольцо с брильянтом, украшавшеебезымянный палец

Леонсии. Он нахмурился и опустил голову; затем, поспешнопридав своему лицу

обычное выражение, заговорил:

    - Я знал вас, когда вы были еще совсем дитя,Леонсия, прелестная

очаровательная крошка, и я уже тогда любил вас. Нет, выслушайте меня! Прошу

вас. Я должен излить свое сердце. Выслушайте меня доконца. Я всегда любил

вас. Но когда вы вернулись из-за границы, из этого монастыря, где вы

учились, - вернулись уже взрослой, благородной и важной дамой, какой и

подобает быть хозяйке дома Солано, - о, тогда я былпросто сражен вашей

красотой. Я был терпелив. Я не говорил вам о своих чувствах. Но вы могли

догадаться о них. И вы, конечно, догадывались. С тех самыхпор я воспылал к

вам страстью. Меня пожирало пламя, зажженное вашей красотой, вашей душой,

которая еще прекрасней вашей красоты.

Леонсия знала, что остановить поток его излиянийневозможно, и потому

терпеливо слушала, глядя на склоненную голову Торреса и от нечего делать

думая о том, почему у него волосы так некрасиво подстрижены и где он в

последний раз стригся - в Нью-Йорке или в Сан-Антонио.

- Знаете ли вы, чем вы были для меня с тех пор, каквернулись?

Она не отвечала и не пыталась отнять у него руку,хотя он так сильно

сжимал ее, что кольцо Генри Моргана впилось ей в пальцы,причиняя острую

боль. Она не слышала речей Торреса, все дальше и дальшеуносясь в мыслях. И

первая ее мысль была о том, что вовсе не такими выспреннимитирадами сказал

ей Генри Морган о своей любви и завоевал ее взаимность. Ипочему это испанцы

всегда так высокопарно и многословно выражают своичувства? Генри вел себя

совсем иначе. Он вообще почти ни слова не сказал ей. Он действовал.

Поддавшись ее обаянию, чувствуя, что и она неравнодушнак нему, он без

всякого предупреждения - так он был уверен, что не удивит и не испугает

свою любимую, - обнял ее и прижался губами к ее губам. Иона не испугалась

и не осталась равнодушной. Только после этого первого поцелуя, продолжая

держать ее в объятиях. Генри заговорил о своей любви.

А о чем совещаются сейчас там, на другом концетеррасы, ее родные и

Френсис Морган, что они придумали? Мысли ее текли дальше -она была глуха к

мольбам своего поклонника. Френсис! Ах!.. Она даже вздохнула: почему,

несмотря на любовь к Генри, этот чужой гринго так волнует еесердце? Неужели

она такая уж безнравственная? Кто же из них ей более мил?Этот? Или тот? Или

вообще любой мужчина может ее увлечь? Нет! Нет! Она нелегкомысленна и не

вероломна. И все же?.. Может быть, это потому, чтоФренсис и Генри так

похожи друг на друга и ее бедное глупое любящее сердечконе в состоянии их

различить? Прежде ей казалось, что она готова последовать за Генри на край

света, делить с ним радости и горе; однако сейчас ейказалось, что она

готова последовать за Френсисом еще дальше. Она безусловнолюбит Генри -

сердце говорит ей это. Но она любит и Френсиса и почтиуверена, что Френсис

любит ее: ей не забыть, с каким пылом они целовались там, втюремной камере.

И хотя любила она этих двух людей по-разному, чувство этоне укладывалось в

ее сознании, а порой даже вынуждало прийти к позорномувыводу: что она -

последняя и единственная представительница женской линии в роду Солано -

безнравственная женщина.

Кольцо Генри сильно врезалось в палец Леонсии -Торрес в приливе

страсти опять крепко сжал ей руку, - и это вернуло ее кдействительности,

волей-неволей заставив слушать его излияния.