Свои истории она писать почти прекратила и в основном только, сидя на солнышке рядом с русским, правила гранки, время от времени отвлекаясь от них на разговоры с ним.

Дети старались изо всех сил показать свое доброе отношение к человеку, отправленному в тюрьму и сосланному в Сибирь лишь за то, что он написал прекрасную книгу о бедных людях. Они могли ему улыбаться, и именно это и делали. Но если улыбка не сходит у вас с лица, то как бы к нему приклеивается, становясь не более дружелюбней и искренней, чем улыбка гиены. Поэтому вскоре они нашли еще один способ и стали ему выражать свою доброту букетами, в результате чего крайне непродолжительное время спустя место, где он сидел, окружала толща увядающих букетов клевера, роз и кентерберийских колокольчиков.

А чуть погодя у Филлис возникла идея. Она поманила с таинственным видом вслед за собой Бобби и Питера и, когда они оказались на заднем дворе, в скрытом от посторонних глаз месте между водяным насосом и бочкой для дождевой воды, сказала:

– Помните, Перкс обещал мне однажды самую первую клубнику из своего сада? – Перксом, если вы помните, звали их друга-носильщика. – Так вот, – продолжала она, – я считаю, что эта клубника уже созрела. Надо срочно пойти и выяснить.

Тут надо сказать, что на станции дети не были с той поры, как встретились с русским джентльменом. Мама, верная данному слову, сходила туда на другой же день и в подробностях рассказала начальнику историю русского узника. Детей же даже очарование станции не могло оторвать от соседства с гостем.

И вот, спустя долгих три дня разлуки, они вновь поспешили туда.

И, к своему потрясению, были до крайности холодно приняты Перксом.

– Спасибочки вам за большую честь, – обиженно пробубнил он, когда они заглянули в комнату носильщиков.

И уткнулся в свою газету.

Повисла неловкая пауза.

– Ой, – выдохнула Бобби. – По-моему, вы рассердились.

– Я? Да ничуть. Для меня это все ничто, – бросил небрежно Перкс.

– Что для вас все ничто? – с тревогой переспросил Питер.

– Что случается здесь или в каком другом месте. Хотите иметь секреты, ну и пожалуйста. Вот так я вам и скажу, – с еще большей обидой изрек носильщик.

И вновь наступила пауза, во время которой тайные отделения трех сердец были изучены всесторонне тремя их владельцами, и три головы покачались в решительном отрицании, после чего Бобби вслух подвела итог:

– У нас нет от вас и не может быть никаких секретов.

– Да с какой стороны поглядеть. Может, так, а может, и по-другому. Но мне это все ничто, – продолжал дуться Перкс. – Желаю вам славненького денька. – И он сделал вид, будто сосредоточенно углубился в чтение.

– Ой, не надо! – в отчаянии простерла к нему руки Филлис. – Это какой-то кошмар! Пожалуйста, расскажите нам, что бы это ни было! Мы же совсем не нарочно!

Ответа не последовало. Перкс, перевернув страницу газеты, принялся изучать другую ее полосу.

– Слушайте, так нечестно, – вмешался Питер. – Даже людей, которые совершили преступление, не наказывают без объяснений, за что. Даже в России.

– А лично мне ничего про эту Россию неизвестно, – сердито бросил Перкс.

– Как раз очень даже известно, – возразил Питер. – Мама же ведь специально сюда приходила рассказывать вам и мистеру Гиллсу все, что произошло с нашим русским.

– А он вот, по-вашему, так прямо и разбежался ко мне. Заходи, мол, присаживайся с удобствами и послушай, что нам сейчас ее светлость расскажет, – фыркнул сердито Перкс.

– То есть вы вообще ничего не слышали? – изумился Питер.

– Ни полвздоха, – отрезал носильщик. – А когда я потом заикнулся свой интерес проявить, он меня живо заткнул. Не положено, говорит, тебе, Перкс, вникать в такие дела, потому как они государственные. Я-то все вас ожидал, когда прибегут да расскажут. Ведь как самим понадобится чего от старины Перкса, вы тут как тут.

Филлис вспомнила про клубнику, и лицо ее сильно зарделось.

– Сведения там про паровозы или сигналы, или другое все такое прочее, – тем временем продолжал бубнить оскорбленный Перкс.

– А мы не знали, что вы не знаете!

– А мы думали, мама вам рассказала!

– А мы хотели вам рассказать, но думали, это будут уже для вас не свежие новости!

Все трое выкрикнули это разом.

Перкс пробурчал, что это, конечно, все хорошо, однако из-за газеты по-прежнему не показывался. Тогда Филлис, вдруг резко вырвав ее у него из рук, бросилась ему на шею.

– Давайте-ка поцелуемся и снова станем друзьями, – предложила она. – Если хотите, мы можем даже сперва попросить прощения. Только мы правда не знали, что вы не знали!

– Мы просим прощения! – подхватили немедленно остальные.

И Перкс наконец сменил гнев на милость.

А потом они упросили его выйти с ними на улицу, сесть на горячий от яркого солнца газон и выслушать там потрясающую историю русского узника, которую излагали то по очереди, то хором.

– Ну, я вам скажу! – воскликнул Перкс, но больше к этому ничего не добавил.

– Ужасно, не правда ли? – светски проговорил Питер. – Ясное дело, вам любопытно было узнать про этого русского.

– Мне было не любопытно, а скорей интересно, – уточнил носильщик.

– А по-моему, мистеру Гиллсу надо было вам рассказать о нем, – убежденно проговорила Бобби.

– Да я на него не в обиде, мисси, – заверил носильщик. – С чего бы. У него-то свои резоны. Он как-никак начальство. Стало быть, человек государственный. А тут такая оказия. Иностранное государство, можно сказать, человека обидело. А государственный человек обязан всегда за своих стоять. Вот это, чтобы вы знали, зовется политикой. И я точно так же бы поступил, если бы этот ваш русский был бы японцем.

– Но японцы не совершают таких жестоких вещей, – заметила Бобби.

– Может, и нет, а может, и да, – не слишком уверенно отозвался Перкс. – С этими иностранцами точно-то ведь никогда не скажешь. Все они одним миром мазаны.

– Зачем же тогда вы на стороне японцев? – не понял Питер.

– Ну, понимаешь, всегда нужно взять чью-то сторону, – покивал с важным видом носильщик. – Вроде как с либералами и консерваторами. Уж кого из них выбрал, того и держись, чего бы там ни случилось.

Громкий звонок возвестил о приходе поезда.

– Три четырнадцать подбегает, – сказал носильщик. – Вы тут покуда побудьте, пока не пройдет. А после пошли ко мне поглядеть, не созрела ли там клубничка, какой я вас угостить обещался.

– А если созрела и вы ее нам подарите, – сделала ударение на последнем слове Филлис, – то не будете возражать, если мы отдадим ее несчастному русскому?