Тетушка, сама еле живая, немощными руками поддерживалаголову умирающей; в изножье кровати преклонил колени брат; возлюбленный сжималей руку, орошая ее слезами, и громко рыдал; он называл ее своейблагодетельницей, своей надеждой и жизнью, половиной своего существа, своейлюбимой, своей женой. При слове «жена» она вздохнула, посмотрела на него сневыразимой нежностью и вдруг вскрикнула от ужаса; потом, в один из техпромежутков, когда изнеможение, подавленность и страдания не так сильно давалисебя знать и душа ее вновь обрела свободу, она воскликнула:

– Я? Ваша жена? О мой возлюбленный, это название, этосчастье, эта награда не для меня; я умираю, и смерть моя заслуженна. Ангел душимоей, вы, кого я принесла в жертву адским демонам! Вы видите, все кончено, японесла наказание, живите счастливо.

В этих нежных и страстных словах таилась неразрешимаязагадка, но они заронили в сердца ее близких ужас и сочувствие. У нее хватиломужества объясниться, и при каждом ее слове присутствующие содрогались отизумления, горя и сострадания. Все, как один, прониклись ненавистью кмогущественному человеку, который согласился устранить вопиющуюнесправедливость лишь пенею преступления и вынудил благородную невинность статьего сообщницей.

– Как? Вы виноваты? – сказал ей возлюбленный. – Нет, этонеправда; преступление может быть совершено, только если в нем принимаетучастие сердце; а ваше сердце предано добродетели и мне.

Он выражал свои чувства словами, которые, казалось,возвратам! жизнь прекрасной Сент-Ив. Утешенная в своей скорби, она тем не менееудивлялась, что ее продолжают любить. Старый Гордон осудил бы ее в былыевремена, когда был всего лишь янсенистом, но теперь, превратившись и мудреца, воздавалей должное уважение и плакал.

В то время как столько было слез и тревог, как все сердцабыли удручены и полны опасений за жизнь прекрасной Сект-Ив, – вдруг говорят,что прибыл придворный гонец. Гонец? От кого же? И зачем? Оказалось, что онявился к приору храма Горной богоматери от имени королевского духовника; нописал не отец де Ла Шез, а брат Вадбле, его прислужник, человек в ту пору оченьвлиятельный: это он передавал архиепископам волю его преподобия, принималпосетителей, обещал духовные должности, а иной раз даже писал приказы о взятиипод стражу. Он сообщал аббату храма Горкой богоматери, что «его преподобиеосведомлен о происшествии с его племянником, который по ошибке был заточен втюрьму; такие мелкие неприятности случаются часто, и на них не надо обращатьвнимания. Приору надлежит завтра привести на прием своего племянника, захвативс собою и достопочтенного Гордона, а он, брат Вадбле, представит их егопреподобию и монсеньеру де Лувуа, который скажет им несколько слов у себя вприемной».

Он добавлял, что об истории Простодушного и о его сражении сангличанами было доложено королю, что король, наверное, соизволит заметить его,когда будет следовать по галерее, – может быть, даже кивнет ему головой. Письмокончалось лестными для него предположениями, что все придворные дамы будут,вероятно, подзывать к себе его племянника, что многие из них даже скажут ему:«Здравствуйте, господин Простодушный», – и что о нем, несомненно, пойдет речьза королевским столом. Письмо было подписано: «Преданный вам Вадбле, братиезуит».

Когда приор вслух прочитал это письмо, его племянникрассвирепел, но, совладав на время со своим гневом, ничего не сказал подателюписьма; обратившись к товарищу по несчастью, он спросил, какого тот мнения ослоге этого послания. Гордон ответил:

– С людьми здесь обращаются, как с обезьянами: бьют, а потомзаставляют плясать.

Простодушный, снова сделавшись самим собой, что случаетсявсегда при больших потрясениях, изорвал письмо в клочки и швырнул посланному влицо:

– Вот мой ответ.

Его дядюшке почудилось со страху, будто грянул гром и целыхдва десятка приказов об аресте свалилось ему на голову. Он быстро настрочилответ и попросил, как умел, прощения за племянника, допустившего то, в чемприор усмотрел юношескую заносчивость и что в действительности было проявлениемдушевного величия.

Однако более тягостные заботы заполнили тем временем всесердца. Несчастная красавица Сент-Ив чувствовала, что конец ее близок; она быласпокойна, но тем ужасным спокойствием ослабевшего организма, который уже не всилах бороться.

– О мой любимый! – сказала она угасающим голосом. – Смертькарает меня за мой проступок, но я утешаюсь сознанием, что вы на свободе. Ялюбила вас, изменяя вам, и люблю, прощаясь с вами навеки.

Ей чужда была показная твердость духа и то жалкое тщеславие,которое жаждет, чтобы два-три соседа сказали: «Она мужественно приняла смерть».Можно ли без сожалений и без раздирающей душу тоски в двадцать лет навекитерять возлюбленного, жизнь и то, что именуется «честью»! Она чувствовала весьужас своего положения и давала почувствовать его долгим словами и меркнущимвзглядом, которым присуща такая властная выразительность. И она плакала вместесо всеми в минуты, когда хватало сил плакать.

Пусть иные восхваляют пышную кончину тех, кто бесчувственнорасстается с жизнью, – но таково ведь поведение и любого животного! Мы толькотогда умираем равнодушно, когда возраст или болезнь, притупляя наше понимание,уподобляют нас животным. У кого великие утраты, у того и великие сожаления;если же он заглушает их, стало быть, вплоть до объятий смерти хранит в душетщеславие.

Когда наступило роковое мгновение, у всех присутствующиххлынули слезы и вырвались стоны. Простодушный лишился сознания. У людей,сильных духом, если им свойственна нежность, чувства проявляются более бурно,чем у других. Добрый Гордон, который знал его достаточно хорошо, опасался, какбы, придя в себя, он не покончил с собой. Убрали все оружие; несчастный молодойчеловек заметил это; без слез, без упреков, без волнения сказал он своим родными Гордону:

– Неужели вы думаете, что есть на земле человек, которыйимел бы право и мог бы помешать мне совершить самоубийство?

Гордон воздержался от повторения тех скучных общих мест, спомощью которых пытаются доказать, что человек не имеет права воспользоватьсясвоей свободой и лишить себя жизни, когда жить ему больше невмоготу, что неследует уходить из дому, когда нет больше сил в нем оставаться, что человек наземле – как солдат на посту: как будто Существу Существ есть дело до того, вэтом ли или в другом месте находится данное соединение частиц материи! Все это– тщетные доводы, которых не послушается твердое и обдуманное отчаяние и накоторые Катон ответил ударом кинжала[67].