«– В нашей стране атеизм никого не удивляет, – дипломатически вежливо сказал Берлиоз, – большинство нашего населения сознательно и давно перестало верить сказкам о боге.

Тут иностранец отколол такую штуку: встал и пожал изумленному редактору руку, произнеся при этом слова:

– Позвольте вас поблагодарить от всей души!

– За что это вы его благодарите? – заморгав, осведомился Бездомный.

– За очень важное сведение, которое мне, как путешественнику, чрезвычайно интересно, – многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чудак.

Важное сведение, по-видимому, действительно произвело на путешественника сильное впечатление, потому что он испуганно обвел глазами дома, как бы опасаясь в каждом окне увидеть по атеисту».

Изначально, то есть в ранних редакциях, Воланд проявлял большую шутливость, чем в поздних, потому что тогда его свита еще не выделялась – ее просто не было. В качестве примера можно привести два отрывка из «Копыта инженера»:

«– Ну, мне надо торопиться, – сказал Иванушка, – а то я на заседание опоздаю. – Не торопитесь, милейший, – внезапно, резко и окончательно меняясь, мощным голосом молвил инженер, – клянусь подолом старой сводни, заседание не состоится, а вечер чудесный. Из помоек тянет тухлым, чувствуете жизненную вонь гнилой капусты? Горожане варят бигос… Посидите со мной…

И он сделал попытку обнять Иванушку за талию.

– Да ну вас, ей-Богу! – нетерпеливо отозвался Иванушка и даже локоть выставил, спасаясь от назойливой ласки инженера. Он быстро двинулся и пошел» [32];

«На углу Ермолаевского неожиданно вспыхнул фонарь и залил улицу, и в свете его Иванушка увидел уходящего Воланда.

– Стой! – прокричал Иванушка и одним взмахом перебросился через ограду и кинулся догонять.

Весьма отчетливо он видел, как Воланд повернулся и показал ему фигу» [33].

Можно ли после всего этого думать, что Воланд серьезно беседовал с литераторами?

Но Воланд, если ему так хотелось, мог бы повеселиться и в другом месте и с другими жертвами своих дьявольских проделок. Почему же его так потянуло на Патриаршие пруды? И вот как раз в этом пункте мы обнаруживаем ту очень важную роль, которую уготовал Михаил Булгаков Воланду в судьбе Ивана Бездомного. Раз Иван стал учеником Мастера, как мы говорили, то можно догадаться, что причиной визита в Москву сатаны стал именно сам Иван. Именно Иван особого участия в разговоре не принимал, а больше слушал Берлиоза с сумасшедшим иностранцем. И именно Иван мог подвергнуться большему психологическому воздействию, нежели его приятель Берлиоз.

Считается, что недостаток, особенно физический, зачастую восполняется какой-то способностью или преимуществом в чем-либо. У Ивана и был недостаток в знаниях, который был незаметен благодаря его большому писательскому таланту. Так, для Ивана все, что сообщалось «редактором, являлось новостью». Иван даже не знал, что Кант давно уже умер, а потому нельзя было отправить его в Соловки. Не знал Иван, что такое и шизофрения, и свою невежественность перед Мастером он даже не отрицал:

«– <…> ведь, я не ошибаюсь, вы человек невежественный?

– Бесспорно, – согласился неузнаваемый Иван» (гл. 13).

Эта невежественность Ивана (один из многих его прототипов – Иванушка дурачок) стала удобной почвой для осуществления Воландовых планов: «И вы и я – сумасшедшие, что отпираться! – говорит Мастер, – Видите ли, он вас потряс – и вы свихнулись, так как у вас, очевидно, подходящая для этого почва». Воланд нарочно располагает наивного молодого поэта к себе враждебно, чтобы Иван не проронил ни одного слова, запомнил всю беседу до мелочей. Образ ненавистного иностранца должен был врезаться в его память. Берлиоз же был только пешкой Воланда. Воланд вообще не явился бы на Патриаршие пруды, если бы Берлиоза там не было, который нужен был дьяволу лишь для того, чтобы пленить память молодого поэта. Таинственному незнакомцу нужен был не редактор, а поэт. Воланд даже этого не скрывает:

«– Бывал, бывал и не раз! – вскричал он, смеясь, но не сводя несмеющегося глаза с поэта, – где я только не бывал! Жаль только, что я не удосужился спросить у профессора, что такое шизофрения. Так что вы уж сами узнайте это у него, Иван Николаевич!

– Откуда вы знаете, как меня зовут?

– Помилуйте, Иван Николаевич, кто же вас не знает? – здесь иностранец вытащил из кармана вчерашний номер «Литературной газеты», и Иван Николаевич увидел на первой же странице свое изображение, а под ним свои собственные стихи. Но вчера еще радовавшее доказательство славы и популярности на этот раз ничуть не обрадовало поэта».

Воланд все время держал газету в своем кармане, которая была выпущена за день до страшного вечера, когда трагически погиб Берлиоз. Значит, Воланд уже знал, с кем он беседует, но делал вид, будто бы ни с кем из литераторов не был знаком. Очевидно, увидев изображение талантливейшего поэта на первой странице «Литературной газеты», Воланд заинтересовался Иваном. Раз Мастер не мог завершить роман, то за него должен был сделать это поэт Иван Бездомный. Поэтому, естественно, тому необходимо было стать его учеником. И для этого Воланд решает поэта свести с ума: «Жаль только, что я не удосужился спросить у профессора, что такое шизофрения. Так что вы уж сами узнайте это у него, Иван Николаевич!», чтобы он в конечном итоге, оказавшись в психиатрической клинике, встретился с Мастером.

В первую очередь неизвестный консультант вводит Ивана своим рассказом о Понтии Пилате в некое полубессознательное, полусонное состояние. Находясь в таком полусонном состоянии, Иван воочию видит суд Пилата, словно лично присутствуя на нем. Впоследствии, чтобы вернуть поэта к реальности, Воланд повторяет заключительные слова своего рассказа «Было около десяти часов утра» (гл. 2): «Да, было около десяти часов утра, досточтимый Иван Николаевич, – сказал профессор» (гл. 3). После слова «да» поэт просыпается: «Поэт провел рукою по лицу, как человек, только что очнувшийся, и увидел, что на Патриарших вечер. <…> «Как же это я не заметил, что он успел сплести целый рассказ?.. – подумал Бездомный в изумлении, – ведь вот уже и вечер! А может, это и не он рассказывал, а просто я заснул и все это мне приснилось?». Но надо полагать, что все-таки рассказывал профессор, иначе придется допустить, что то же самое приснилось и Берлиозу». Если бы Иван не видел Понтия Пилата в сновидении на Патриарших прудах, то он бы тогда не пытался его изобразить на бумаге, когда писал заявление в милицию: «Иван работал усердно и перечеркивал написанное, и вставлял новые слова, и даже попытался нарисовать Понтия Пилата, а затем кота [34] на задних лапах. Но и рисунки не помогли, и чем дальше – тем путанее и непонятнее становилось заявление поэта» (гл.