возможно, незавершенностью самого романа: Левий Матвей говорил с Воландом почему-то не на арамейском, а на русском языке. Кроме того, должно быть, незаконченность произведения сказалась также и на том обстоятельстве, что автор даже не дал читателю простой возможности понять, как в руки Иешуа попал роман Мастера, чтобы его прочесть, поскольку возникшие из пепла рукописи были в единственном экземпляре. Этот факт никак не объясняется автором. А если тут никакой нестыковки нет, то в таком случае не должно быть того самого вопроса, как нашел и Иван этот же роман, чтобы включить его свою книгу о Мастере и Маргарите. Также необычен этот диалог еще и тем, что это вообще единственное место в романе, где к Воланду обращаются на «ты», место, где к нему обращаются именно как к дьяволу как таковому: «Я к тебе, дух зла и повелитель теней» (совершенно понятно, в каких интонациях это сказано). Даже три «малых» дьявола обращаются к своему повелителю на «вы», чаще всего называя его мессиром. Михаил Булгаков этим, должно быть, лишний раз хочет навести читателя на мысль, что Левий Матвей будто бы явился к самому Афранию – к своему старому знакомому, с которым он виделся перед разговором с Пилатом. То есть автор хочет ввести читателя в некий самообман – тот должен подумать, что эта уже вторая встреча бывшего сборщика податей с начальником тайной службы после двухтысячелетней разлуки (об Афрании в последней главе): «Мы говорим с тобой на разных языках, как всегда, – отозвался Воланд, – но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются» (гл. 29). И последнее, что тут следует отметить в этом диалоге, это то, что в романе Михаила Булгакова нет того традиционного в некоторой философии разделения добра и блага между собою. Бывает, что благо ставят выше добра и тем самым говорят, что это не одно и то же. Тождество почти есть, но все-таки это разные вещи. На благо нередко смотрят как на нечто смежное истине и красоте и как на нечто, что чисто от всего земного и греховного. На добро же смотрят как на обещающий вечную скуку антипод зла, который причем нередко сам в себе заключает некоторое зло и тем самым как бы оказывается ничем не лучше обыкновенного зла или немного смешанным с ним. Но мы видим, что Воланд говорит Ивану о себе: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Эти слова часто упоминаются при анализе диалога Левия Матвея и Воланда. Тут как раз зло оказывается полной противоположностью добра, так как добро тут заменено на слово «благо» и тем самым является здесь тем же, чем является благо. А слова Воланда в контексте нашего вопроса можно вполне перевести так: «Я хочу одно, но совершаю прямо противоположное желаемому», то есть: «Я хочу зла, но совершаю добро». Так что Воланд противопоставлял в своих словах злу добро, которое является благом, а не отделено от него.

Итак, Левий Матвей назвал Воланда старым софистом. Ясно, что здесь под словом «старый» следует понимать не саму старость и какой-то возраст, потому что Воланд бессмертен, а огромный опыт в софистике, с которой теперь пришлось столкнуться самому Левию Матвею. Воланд – это опытный или древний софист. Левий Матвей, не желая приветствовать дьявола, назвал Воланда духом зла и повелителем теней, потому что все равно к князю тьмы надо как-то обратиться, а не с порога объявлять ему свою просьбу, а старому софисту ничто не помешало вложить в слова посланника света угодный себе смысл. Ведь ясно, что Левий Матвей назвал Воланда повелителем теней, имев в виду под своими словами властителя всех зол и имев в виду под своим обращением равносильное ему наименование князь тьмы, встречающееся в самом романе. Левий Матвей назвал Воланда так, чтобы усилить смысл своего первого обращения «дух зла» и подчеркнуть его значение. Поэтому наименования Воланда «дух зла» и «повелитель теней» означают одно и то же и имеют общий смысл. Воланд повелевает не обыкновенными тенями, а подобными ему духами. Повелеть – значит изъявить свою волю, а волю исполняют только живые существа: «Будь милосерден, Азазелло, – ответил ему кот, – и не наводи моего повелителя на эту мысль» (гл. 24). О том же Азазелло как о слуге Воланда говорится в разбираемой нами главе: «Азазелло, расставшись со своим современным нарядом, то есть пиджаком, котелком, лакированными туфлями, одетый, как и Воланд, в черное, неподвижно стоял невдалеке от своего повелителя, так же как и он не спуская глаз с города». Но старый софист нарочно искажает первоначальный смысл слов бывшего сборщика податей, объявив себя повелителем всех видимых в мире теней. Это дает ему возможность заставить замолкнуть непрошеного гостя. Разве может кто-то, кроме человека, быть виновником зла? И неужели деревья могут творить зло? Михаил Булгаков в лице Воланда, говоря: «Вот тень от моей шпаги», подсказывает же (!), просто намекает читателю представить перед собою шпагу, которая не может быть злою. Если уж и следовать логике Воланда – отождествлять обыкновенную тень со злом, то «ободрать весь земной шар» не нужно, чтобы наслаждаться светом (или добром), нужно будет только истребить с лица земли одного человека.

Поскольку таблицы, схемы и рисунки лучше всего проясняют все вопросы и задачи, то мы напишем, как Михаил Булгаков мог бы показать, в чем Воланд проявил свою софистику, когда к нему Левий Матвей выразил свое недоброжелательное отношение. Просто нужно поменять местами слова «зло» и «тени»:

Ты произнес свои слова так, как будто ты не признаешь теней, а также и зла. Не будешь ли ты так добр подумать над вопросом: что бы делал твой свет, если бы не существовала тьма, и как бы выглядело добро, если бы исчезло зло? Ведь зло получается от людей. Вот зло от тебя, бывший сборщик податей. Но бывает зло от остальных людей и от всякого человека. Не хочешь ли ты ободрать весь земной шар, снеся с него прочь всех людей и каждого человека из-за твоей фантазии наслаждаться голым добром? Ты глуп.

Возникает тогда естественный вопрос: а как быть в таком случае самому человеку, отбрасывающему тени? Очевидно же, что земной шар без человека отнюдь не лучше, чем полностью ободранный земной шар, на котором можно только «наслаждаться голым светом». Вопрос, поставленный Воландом: «что бы делало твое добро, если бы не существовало зла?», требует ответа. Но пусть читатель отвечает на него сам. Он должен ответить, в чем сознается человек, когда