поняла, – торопливо перебила его Любовь Вагнер, забрала пакет и не глядя передала Марте, – Дочка, возвращайся домой. Убери там куда-нибудь.��– Но…��– Пожалуйста, возвращайся домой. Нам с Курихарой-саном надо поговорить. Я прошу тебя. А пакет убери. Куда-нибудь… подальше.��С обиженным лицом, едва сдерживая слезы, Марта, до последнего надеявшаяся, что разговор о ее будущем будет происходить и в ее присутствии, и с ее, Марты, участием, забрала сверток. Опустив руки – одну с полученным пакетом, а другую с букетиком, медленно побрела обратно, в сторону памятника. Облегченно выдохнув, мать проводила дочь взглядом и решительно повернулась к Курихаре. Но и японский журналист за это время успел осознать, к какому именно разговору его приглашала Любовь Вагнер, когда час назад кричала сквозь слезы по телефону, что им «необходимо немедленно объясниться». Облегчало положение и то, что ушла Марта, чувства журналиста к которой плохо подчинялись разуму. С одной стороны, ее присутствие каждый раз заставляло его ощущать себя приятно юным, школьником выпускного класса, мечтавшим стать прогрессивным журналистом – каким он и был когда-то давно, когда взглядами намекал на такие же чувства Эми Тамагава из женской школы Васэда. С другой, в присутствии Марты он всё время вынужден был думать о задании и о новых распоряжениях подполковника Накаяма, а это мешало ему настроиться на нужный лад, сбивало с толку и злило. Курихара прекрасно сознавал, что он на службе, что со времен смущенных взглядов прошло целых пятнадцать лет. Эми давно стала его женой, журналистика, к тому же отнюдь не «прогрессивная», – прикрытием для службы в разведке, и ему следовало больше думать именно о службе. Накаяма не терпящим возражений тоном напомнил Курихаре об этом, рассказывая о планах его использования после возвращения из Советского Союза. Как будто сам Курихара хоть на минуту обо всем этом забывал… Что ж, это хорошо, что мать Марты сама вызвалась на разговор. Операция затягивалась, никаких решений принять не было возможности из-за непредсказуемости характера этих русских женщин. Подумать только: судьба важнейших решений военно-политического уровня зависела от настроения двух блондинок…��До отъезда из Москвы оставалось около месяца. Надо было срочно что-то решать, и наставления военного атташе по обыкновению стали на редкость прямолинейны. «Все-таки, его долгая служба в войсках не прошла бесследно, – с неожиданным злорадством и ненавистью подумал Курихара, – прямолинейная армейская дубина, ни черта не понимающая в тонком искусстве разведки. Только и горазд мечом махать. Общение с женщиной, тем более с женщиной европейской, – штука посложнее фехтования. Это даже не с гейшей в чайном домике сидеть и пытаться напоить ее, подливая в рюмочку саке. Здесь надо думать, а самое главное, здесь надо играть! Необходимо уметь менять маски, и маски не грубые, для театра Но – из столетия в столетие одна и та же застывшая дурацкая улыбка или изображение “утонченной красоты” – женщина с чернеными зубами. Нет, эти маски хороши для Японии, где каждый понимает, что ты хотел сказать, даже если не сказал, а только подумал. Здесь, за границей, в европейской вражеской стране все иначе и все всерьез. Здесь дурацкими черными зубами можно только испугать, а никак не влезть в доверие (да и дома-то, по правде говоря, старыми методами много не навоюешь!). Здесь, если хочешь, чтобы тебя поняли именно так, как тебе это надо, нужно самому научиться понимать противника. Это непросто. А если твой противник – иностранные женщины, то это если и не подвиг в полной мере, то все же что-то героическое. Надо научиться им нравиться и делать это не ради сиюминутного глупого удовлетворения плоти, а для того, чтобы действовать как настоящий воин, разведчик, ниндзя. Рубить мечом – эка невидаль! Попробуйте-ка, господин Накаяма, казаться немного глупым, в меру наивным, молоденьким и трогательным, научитесь переживать свое состояние так, чтобы румянец на щеках выступал – вот мастерство, вот работа настоящего мастера шпионажа! Влюбите-ка в себя иностранную женщину, зная, что она профессиональная шпионка, осознавая, что и она в это же самое время пытается сделать ровно то же самое, но не покажите виду, что вы это знаете. Иначе – всё, конец игре, название которой – разведка. Вы можете так, подполковник Накаяма? А я могу. И особенно радует то, что вы даже не догадываетесь, что я это могу. Значит, я играю хорошо. Пусть этого и не может пока никто оценить. Ничего. Ничего, что, если сейчас удастся реализовать придуманную им комбинацию, Накаяма станет полковником. Настоящим героем все равно будет он – Курихара Кимитака, которого пока лишь по недомыслию эти армейские дуболомы считают изнеженным ребенком, не способным к настоящим подвигам во славу императора. Банзай!»��Курихара довел себя этим коротким внутренним монологом до нужного градуса экстаза и, когда Любовь Вагнер обернулась к нему, был полностью готов к решительному разговору.��– Я слушаю вас очень внимательно, Любовь-сан.��– Нет, Курихара-сан, это я вас очень внимательно слушаю! – Оказывается, мать тоже подготовилась к разговору о судьбе дочери и была настроена весьма серьезно, если не сказать агрессивно. – Я слушаю вас, Курихара-сан, – повторила она четко и раздельно. – Мне очень хочется услышать от вас объяснения всему происходящему, и такие объяснения, чтобы они меня удовлетворили.��– Как же я могу удовлетворять вас, дорогая Любовь-сан? И что именно я должен объяснять?��– А всё! Всё! Всё мне объясните, Курихара-сан! Пожалуйста! Сверток этот объясните, ирисы в конце лета, приглашения на дачу, бесконечные букеты, подарки, приглашения в кино и театр! Вы же открыто ухаживаете за моей дочерью! Вы вот это, как вы вот это объясните?!��– Не надо кричать, дорогая Люба-сан, не надо. На нас и так смотрят, а я очень устал от того, что на меня в вашей стране везде и все смотрят. Успокойтесь. Я все объясню. Тем более, это не сложно. Надо лишь все это раз… разкласть по полкам.��– Разложить, – всхлипнула разгневанная и раскрасневшаяся Любовь.��– Да? Невыносимый язык. Но хорошо, пусть будет расположить по полкам. Итак, самое первое это то, что самое простое. – Курихара остановился и пристально посмотрел на женщину. От его былой застенчивости, граничившей с растерянностью, не осталось и следа. Перед Любовью Вагнер стоял мужчина азиатской наружности, не самого крепкого телосложения, но жилистый, с лицом слегка пергаментного оттенка и узкими, колючими и опасными, как осколки разбившегося стекла, глазами. При взгляде на него, на этого нового Курихару, от былого наступательного порыва русской учительницы не осталось и следа. Ей снова стало очень страшно. Так же страшно, как было чуть больше часа назад, когда очень похожий на этого азиат позвонил условное количество раз в звонок их бывшей квартиры, где теперь у матери и дочери осталась