Прибежал сопровождающий, который ехал с этапом из самойРузаевки, и точно на таких же повышенных тонах и с такими же выражениямидоходчиво пояснил, что здесь все без статей. Потому что жены!

– А эта? – Начальник вдруг подозрительно покосился наАлександру. – Эта тоже жена?

– Да всякая баба небось чья-то жена! – философическирассудил сопровождающий, не желая вдаваться в подробности дела заключеннойАксаковой.

Начальник, сраженный таким доводом, утихомирился так жевнезапно, как раскричался.

А Александра впервые за многие годы вспомнила о Дмитрии.

Жив ли он? В самом ли деле она все еще жена его?

Ее уединенная, увядшая, умершая женская жизнь была вот ужеболее двадцати лет сосредоточена только в области воспоминаний, да и те неимели к законному, венчанному супругу почти никакого касательства. Все женельзя, нечестно было идти за него замуж, рассуждала уже в который разАлександра, если любишь другого так, как она любила Игоря Вознесенского.Конечно, она была обречена на измену Дмитрию, и если бы только Игорьсогласился, измена эта свершилась бы гораздо раньше и одним разом неограничилась, конечно. Но… бодливой корове бог рог не дает, вот уж точно.

А интересно, подумала мельком Александра, есть какая-нибудьсила, которая способна выбить из ее головы мысли об Игоре, а из сердца – тоскупо нему? Наверное, нет. Она ведь даже о дочери, об отце, брате, который тожегде-то тянет зэковскую лямку (о его участи узнать ничего не удавалось, хоть испрашивала всех, кто прибывал из Энска или области), вспоминает куда реже, оДмитрии и говорить нечего! Ну, об Оле, Шурке и о папе она просто не разрешаетсебе думать, а об Игоре – разрешает, да еще как. Это понятно. Ведь встреча ссемьей вполне может и не состояться. Везут их не на курорт, не в санаторий, инеизвестно, выживет ли она. Но в таком случае встреча с Игорем там, где имникто мешать не будет, приближается! И о ней можно мечтать, мечтать сколькоугодно!

Странная логика, конечно… Но уж какая есть.

На другое утро этап на мелких баржах проследовал по Вычегдеиз Сыктывкара дальше, и вскоре явился перед Александрой тот самый Пезмогскийлагпункт, в котором ей было суждено прожить пять лет.

Лагерь стоял не на самой Вычегде, а в трех километрах отглавного течения реки, на ее притоке по имени Локчим. Поэтому вся системарасположенных тут лагерей называлась Локчимлаг. И в этой системе один лагерьназывался в честь села Пезмог.

Пезмогский лагпункт являл собой небольшой участок земли,огороженный колючей проволокой и пересеченный бурлящим ручьем. На его берегустояли баня и жилые бараки, для мужчин отдельно и отдельно для женщин. Крометого, в черте зоны находился домик, санчасть. Александра подумала – как бы тудапопасть на работу… Но в первый же вечер она угодила в карцер, а оттуда выходбыл только один – на самую тяжелую работу: на раскорчевку пней…

Наверное, был какой-то особый смысл в том, что она, всю своюжизнь любившая чужого мужа, угодила в карцер именно из-за любви женщины кчужому мужу!

Хотя, строго говоря, Сашка-парикмахер не был ничьим мужем,ни Клавки, ни Нюрки. Он был сам по себе. А они его любили, две девки, которыеприбыли в Пезмог неделей раньше и уже успели надорвать себе сердца из-за этогосамого Сашки. И вот, едва лишь вновь прибывших «каэров» [2] отвели впредназначенный им барак и они, полумертвые от усталости, сняли с плеч вещевыемешки и повалились на нары, как начался какой-то крик, брань, матерщина, состоявшаяпо большей части из незнакомых Александре слов (однако узнать их значение ейедва ли когда-то захочется!), а потом в проход выскочили две молодые женщины.Обе сорвали с себя ватники и остались в каких-то пестрых вязаных кофточках(потом выяснилось, что заключенные умелицы вязали их невесть из каких охвостьевшерстяных, хлопчатых, гарусных нитей, отчего и получался такой, с позволениясказать, le m?lange [3] ) и в кокетливо надвинутых на лоб и приподнятых сзади(по самой последней уркаганской моде!) косынках. Выкрикнув в лицо друг другусовсем уже неудобоваримые оскорбления, женщины кинулись вперед, навостривкогти. Они и царапались, и рвали друг дружку за коротко стриженные волосы(косынки уже давно валялись на полу), и жестоко мутузили кулаками со страстьюистинных Кармен. Тут-то Александра и прослышала о существовании блистательногоСашки-парикмахера, а потом узнала, как одна изобретательная женщина можетназывать другую, если оскорблена в самых лучших сердечных чувствах. Наконецохрана, привлеченная шумом и гамом, разлила соперниц водой. Они были растащеныв разные стороны одна другой краше – с расцарапанными лицами и всклокоченнымиволосами.

Тут же появился начальник лагпункта в сопровождениикоменданта и выкрикнул, что был приказ: прежде чем войти в барак, следоваловымыть в нем пол и «навести приборочку». «А вы посмотрите тут и тут!» – тыкалон пальцем во все стороны. Что и говорить, пол в бараке был и в самом деледовольно грязный, а за бочкой с водой скопился давным-давно не выметенный мусор.

Начальник лагпункта – фамилия его была Мельников –рассвирепел:

– Вы что мне тут змей развели?!

Услышав это, и «каэрки», и уголовницы в едином порывевскочили на нары и истерически завизжали, вглядываясь в пол в поисках змей.Возмущенный Мельников приказал посадить в карцер драчливых соперниц, а такжестарост уркаганок и «литерниц», как называли политических заключенных.

Старостой первых была крепкая, с хитрющим взором Надя-Кобел.

«Наверное, начальник хотел сказать – козел? – подумала Александра,которой еще предстояло узнать значение этого странного неологизма. – Но почемук женщине – слово в мужском роде?»

Сейчас, впрочем, было не до лингвистики.

Матеря на чем свет стоит соперниц, Надя-Кобел вышла изстроя. Обе драчуньи последовали за ней с самым мирным видом.

– А где староста нового этапа? – грозно воззрился Мельниковпочему-то на Александру.

Она пожала плечами:

– У нас нет старосты, гражданин начальник. Мы только чтоприбыли и еще не выбрали…

– Вам что, верховный совет выбирать? – прервал ее Мельников.– Ишь, выборы им понадобились! По какой статье?

Глаза его не отрывались от Александры.