– У меня нет статьи, – со вздохом, как о неизлечимой, нопривычной болезни, сообщила она. – Определение – КРД.

– Ежу понятно, что КРД, – проворчал Мельников. – У тебя КРДна лбу написано! Ты будешь старостой!

– Прошу мне не тыкать, гражданин начальник, – тихо сказалаАлександра, которая хоть и устала от этой бесполезной деятельности –перевоспитывать энкавэдэшных невежд, – за которую не единожды была наказана, авсе же решилась на очередной рискованный шаг, тем паче – все равно карцер ждет.

– Извольте проследовать в карцер! – мягко сказал Мельников,показав таким образом, что ему не чуждо чувство юмора.

Карцера, собственно, было два. В один важно проследовалаНадя-Кобел, прихватив с собой одну из Кармен по имени Нюрка – малокровнуюблондиночку.

– Совет да любовь, – проворчала стоящая рядом с Александройзэчка.

Кое-что начало проясняться…

Другой карцер – помещение только что построенное,напоминавшее каменный мешок, в котором со стен текла вода, – пришлось обживатьАлександре и Кармен по имени Клавка. Помня о Кларе Черкизовой, Александра оченьблаговолила ко всем носительницам этого имени. Она приветливо улыбнулась Кармени спросила, кого, собственно, любит Сашка-парикмахер. У той сделалосьозадаченное выражение лица:

– А хрен его душу знает! Может, и никого. А может, обе посердцу.

При этих словах Александра с невероятной отчетливостьюувидела перед собой девушку в платочке, похожую на горничную из хорошего дома,и вспомнила, как она, тогда еще Сашенька Русанова, расспрашивала ее наОстрожной площади:

– А тот молодой человек, он-то в кого влюблен? В вас или вэту, как ее там, ехидну Раиску?

Девушка, помнилось Александре, призадумалась так крепко, чтодаже лобик наморщила. Подумала-подумала, повздыхала-повздыхала, а потом растеряннопроговорила:

– Так ведь он, бедолага, небось и сам не знает. Наверное,совсем с разума сбился, на части разорвался: и та по сердцу, и другая!

– Так не бывает, – покачала тогда головой юная, неопытнаяСашенька Русанова. – Говорю вам, так не бывает!

– Много ты знаешь! – хмыкнула девушка. – Не бывает… Как жеиначе быть может, коли мы с Раиской обе-вместе свечки Варваре-великомученице налюбовь до гроба ставили и молебны за здравие заказывали! А если в часовнеВарвары-великомученицы – вон в той, в кирпичной, что на Варварке, – поставитьсвечку на смертельную любовь, а потом молебен во здравие своего милогозаказать, он в тебя непременно влюбится по гроб жизни. Не слышала, что ли?

И Александра сейчас взяла да и рассказала Клавке тустаринную историю. Та зачарованно выслушала и понимающе покивала:

– А что ты думаешь? Такое сплошь да рядом случается. Мужики– они страх до чего неверные! Наша-то сестра как в кого сердцем вопьется, так идержится, держится за своего единственного, а они, мужики, я говорю, ну чистопетухи, козлы и обезьяны! Эх, жаль, шибко далеко та часовня. Я б тоже свечкупоставила, даром что все это – опиум для народа… Ну ладно, теперь спать давай,подруга. У тебя есть чем накрыться?

Александра пожала плечами – ее бушлат остался в бараке.

– Ложись к стенке, – скомандовала Клавка, указывая надощатые нары, – да ко мне крепче жмись, так и согреемся. Ты не бойся, я к бабамравнодушная!

Может, следовало испугаться или нравственно ужаснуться, ноАлександру почему-то обуял нервический смех. Клавка некоторое время глядела нанее насупясь, а потом тоже стала мелко хихикать. Так они какое-то времясмеялись да смеялись, но вскоре усталость взяла свое, и Александра, согревшись,уснула за Клавкиной плотной спиной и под полой бушлата, которым та ее накрыла.

Утром, разминая косточки и потягиваясь, Клавка проговорила,зевая:

– Ну чисто с маманьей родной переночевала. До чего тепло было!Тебе сколько лет, а?

Александра посчитала и ужаснулась. Однако врать постыдиласьи призналась:

– Сорок два.

– Ну, ты еще молодая, – великодушно сказала Клавка. – Моеймаманье шестьдесят. Должно быть так, коли жива. Давненько я о ней ничего неслышала… У нее нас шестеро, я последыш. Поскребыш нежданный. Оттого, видать, иуродилась такая шалавая, прочие-то люди как люди… Ладно, ты вот что: если чтоне так, сразу мне пожалуйся. Я тебя из любой беды выручу. Мы, «люди» [4] ,посильнее, покрепче, чем ваши контрики. И начальство нас побаивается. Вы –народишко безнадежный, а мы на перековке, из нас еще можно сделать полноценныхчленов общества!

При последних словах она сделала такой жест, что Александрасперва оторопела, а потом покраснела.

– Нет, – с ноткой жалости сказала Клавка. – В маманьи ты мнене годишься. Тебя саму еще учить да учить! Но в обиду я тебя не дам, помни!

К вечеру гнев Мельникова прошел, и драчуний, а такжепроштрафившихся старост водворили обратно в зону.

– Построиться! – скомандовал начальник. – Нашемулагмедпункту, попросту говоря санчасти, нужны квалифицированные медработники.

По рядам прошел шорох.

– Тихо! – рыкнул Мельников и повторил: –Ква-ли-фи-ци-ро-ван-ные, говорю я! Никакой самодеятельности! Там двапрофессора, они всякий обман живо раскусят. И если кого вернут какнесправившегося, того сразу в карцер. Так что кто здесь квалифицированный?

Ряд женщин весь качнулся вперед, потом отпрянул, выровнялся– и впереди оказалась одна Александра.

– Во, глянь! – восторженно воскликнула Клавка. – Ну я жговорю: чистая маманья!

Так Александра была зачислена в медсестры «лагмедпункта,попросту говоря – санчасти» и получила прозвище Маманья.

Наутро Мельников велел ей прийти познакомиться с докторами.

– Ленинградские они! – выдохнул он почтительно, прижмуривглаз. – Самые настоящие!

«Надо же! – изумилась Александра. – Он их уважает! Не толькоуркаганских, но и ленинградских уважает!»

Она уже прошла полпути до санчасти, когда заметила – что-тоизменилось по сравнению со вчерашним днем. Что-то лишнее появилось вокруг… Давот что! Еще один забор ставят вокруг зоны. Дощатый, да такой высокий, что весьлес закрыт будет. А лес-то красивый…

Оглянулась на конвойного, провожавшего ее: