— Извольте… — в голосе полунищего посетителя прозвучало что-то преподавательское. — Я работал доцентом кафедры химии в пединституте. Моя старшая сводная сестра, преподаватель той же кафедры, вышла замуж. Ей нужна была квартира. Ее, старую суку, взял парень родом из провинции. Ему негде было жить. Ей тоже. Квартиру дед завещал мне… Разменивать ее я не собирался. Я сам тогда собирался… жить с человеком. Короче, эта сволочь нашла девку, тоже лимиту, студентку… Заплатила ей… Они меня чем-то опоили. Дальше понятно?

Две женщины, сидевшие в кабинете, переглянулись.

— Не совсем понятно, — сказала Римма Владимировна. — Каким образом ваша квартира досталась сестре? Она должна была быть опечатана…

— И ждать меня? Моя пятикомнатная квартира на Арбате, с огромной библиотекой, с камином… — Бездомных заплакал. — Там были книги, которые я любил так, как иной не любил женщин… А я не любил женщин. Вообще. Я гомосексуалист, поэтому обвинение в изнасиловании женщины было надуманным. А что было со мной там, на зоне…

Казакову передернуло. Она была человеком старой формации, и все, что в XXI веке стало в порядке вещей, она считала извращением.

— Мы вам сочувствуем, — сказала Казакова. — Но чем мы можем вам помочь? Скорее всего, вам следует обратиться в прокуратуру…

Казакова была настолько ухоженной, приглаженной и благополучной на вид, что у несчастного инвалида с высшим образованием, которого, судя по всему, зверски изнасиловали еще в КПЗ, возникло то самое чувство, которое заставляло нищих люмпенов в первые годы любой революции в буквальном смысле снимать головы с аристократов, сжигать их имения и библиотеки, не понимая, что потом они могут использовать их имущество для себя же.

— Так зачем вы тут сидите и деньги налогоплательщиков проедаете, если помочь не можете? — спросил Николай Бездомных. — Я ведь не к вам первым прихожу. В прокуратуре я уже был. И десять лет назад, и сейчас… Я вас всех ненавижу.

— Ну, это уже ваши личные…

Николай вскочил, резко дернул на себя стол, за которым сидела Казакова, придвинул его к двери и вытащил из сумки большую стеклянную бутылку. То, что в ней бензин, стало ясно уже через несколько секунд. Бывший доцент швырнул бутылку в портрет президента, висевший над Казаковой, чиркнул спичкой… Бутылка разбилась. Огонь охватил женщину мгновенно. Она завопила так, как, наверное, кричали ведьмы, горящие на кострах инквизиции в Средние века. Маша застыла, но потом мгновенно сориентировалась и выхватила из ящика своего стола газово-дробовой пистолет, который хранила там на всякий случай. Выстрел был бесшумным. Дробинка попала в глаз Бездомных, заставив его закричать и прижать руки к лицу. Маша выскочила из-за стола… И в этот момент дверь с грохотом распахнулась и в комнату влетел начальник управления социальной службы, бывший майор разведки Матвей Хвостов…

Вечером, когда сильно обожженную, но умершую не от ожогов, а от разрыва сердца Римму Казакову увезли в морг, а Бездомных, почти не пострадавшего от огня, зато лишившегося глаза, — в Бутырку, Хвостов пригласил сильную духом Машу к себе на день рождения. Он понимал, что случай — не тот, но решил, что компания мужчин, испытавших огни и воды вооруженных конфликтов, сможет привести в порядок психику психолога… Он улыбнулся, произнеся неуклюжую тавтологию. И Маша, тоже улыбнувшись, согласилась.

С тех пор прошло три года. Хвостов овдовел. Маша, судя по всему, замуж не собиралась; она стала своим человеком в доме Хвостовых. Мало того, Татьяна Васильевна, которая знала, что осталось ей жить считаные месяцы, часто оставалась с сотрудницей мужа наедине и о чем-то с ней говорила, не посвящая мужа в содержание этих разговоров. Хвостов не догадывался, что его жена, которая любила его всем сердцем, избрала Машу Куницыну для весьма непростой роли — заменить ее после смерти. Поэтому Татьяна Васильевна стремилась как можно ближе узнать Машу — уж, во всяком случае, классической длинноногой стервы она бы в своей квартире не потерпела, даже будучи на том свете. И, с радостью убедившись, что Маша — замечательная молодая женщина, спокойно оставила этот мир и своего мужа. Сын же давно был для них отрезанным ломтем.

А Хвостов первый раз переспал с Мариной только через полгода после смерти жены. До этого он даже не мог себе представить, как можно изменить любимой женщине, тем более смертельно больной. Сильный духом мужчина умел сдерживать свои желания — да и учили их этому в Рязанском училище и в школе ГРУ. А потом… А потом все получилось само собой.

«Что-то стало с годами загадочных женщин…», — пропел Хвостов, включив музыкальный центр. Андрея Макаревича он почти всего знал наизусть. Три десятка лет он слушал «Машину времени», а когда Макаревич начал записывать сольные концерты, понял, что это — его Музыка. Именно так, с большой буквы. «Утренний ангел пустых бутылок, не покидай меня!» «Слишком короток век…».

А «Кино» Виктора Цоя он не любил. И «Аквариум» Бориса Гребенщикова, как ни странно. И Костю Кинчева. Это просто были кумиры его поколения — но его поколение не было кумиром Матвея Ивановича Хвостова.

Зато Марина была не просто без ума от Цоя и Гребенщикова — она считала их своими духовными учителями, гуру, то есть людьми, которые своими песнями наставили ее на Путь — и снова именно так, с большой буквы.

Хвостов над этим посмеивался, утверждая, что рок-музыканта не стоит «держать за Далай-ламу». Их просто надо слушать, отсевать то, что не нравится, и вообще относиться без фанатизма.

А еще Марина любила свою «почти тезку», Марию Семенову, создавшую в русской фэнтези «бессмертный образ» Волкодава. Она даже призналась Матвею, что он сам чем-то ей напоминает этого «русского Конана». Новый «русский Конан» не удержался и расхохотался, чем обидел свою подругу. Правда, подруга долго обижаться не умела.

Об их связи знали многие — тайны из нее никто не делал. И поэтому Марина только слегка удивилась, когда вечером в четверг, 3 июля, ей принесли бандероль, на которой было написано: «Для вас с Хвостовым». В бандероли оказалась обычная видеокассета. После того как Марина засунула ее в магнитофон и включила воспроизведение, не прошло и пяти минут, как она схватилась за голову и бросилась к телефону.

— Матвей? Матвей! Слава богу…

— Что случилось? — послышался в трубке удивленный голос Хвостова. Не прошло и часа после того, как они расстались.

— Матвей, мне прислали… Гадость такую, ты даже не представляешь… — Марина замолчала.

— Крысу, что ли, дохлую? — решил прервать затянувшееся молчание не любивший пауз в разговорах Хвостов.

— Хуже, — сказала Марина. — Ты ко мне приедешь или я к тебе?

Отношения между ними уже давно были такими, что спрашивать, можешь встретиться или нет, было не нужно. Если у кого-то одного возникали проблемы, второй автоматически отменял все дела.

— Я буду у тебя часа через полтора, если в пробке не застряну, — пообещал Хвостов.

Как назло, Марина жила в противоположном конце Москвы — в Перово. Казалось бы, чего проще — выехать с Можайского шоссе, где жил он сам, на Кутузовский проспект, свернуть на набережные и через улицы Николоямскую и Сергия Радонежского выйти на шоссе Энтузиастов? На деле это оказывалось сплошной нервотрепкой, особенно в это время суток, когда далеко не все пробки успели рассосаться. Правда, в этот раз Хвостову повезло, и он прибыл в Перово даже быстрее, чем обещал, справившись со страшным московским движением за час с небольшим.