— Ладно, Рыжая, я поеду. Мне к завтрашнему еще одну бумагу написать надо, а я еще не брался. Выходные будем вместе, договорились? Тогда и ответ дашь на мое предложение.

…В этот вечер Матвей Хвостов впервые в жизни солгал Марине. Никакой воздушной трубки в кадре он не видел. Ее просто не было. Несчастный с его лицом действительно умер, и умер страшной смертью.

Старушка Ванда Прокопович, москвичка невесть в каком поколении, жила в Трубниковском переулке, в самом центре столицы. Благодаря ее покойному мужу, реквизитору Мосфильма, трехкомнатная квартира в старом доме была похожа на музей — столько там висело на стенах сабель, шашек, палашей и другого оружия, снявшегося в фильмах о Гражданской и обеих Отечественных войнах и списанного якобы за поломкой.

Мебель тоже была старинной — не настолько, чтобы за каждым стулом охотились так же, как Остап Бендер, но добротной и очень дорогой. Трофейные немецкие картины, висевшие в гостиной, тоже не представляли особой ценности, но стоили недешево.

Ванда Прокопович, девяноста лет от роду, не имевшая родственников ближе двоюродных сестер и их потомков, почила в Бозе спокойно, на кровати, видимо принадлежавшей кому-то из московских бояр и каким-то чудом пережившей и Наполеона, и Сталина.

Почувствовав, что умирает, она не постучала в стенку к соседям — впрочем, те все равно бы не услышали: толщина старых стен этого не позволяла, — она прямо позвонила в похоронное бюро, телефоном которого запаслась задолго до предполагаемой кончины. Мало того, свои похороны по высшему разряду на Троице-Лыковском кладбище, где лежал ее покойный муж, она оплатила заранее, продав кое-что из украденного мужем на Мосфильме антиквариата.

Зная, что на ее похороны не придет никто из дальних родственников, с которыми она не поддерживала отношений много лет, и будучи не в своем уме, она написала «завещание», в котором отписывала все, что есть в квартире, государству, и, не озаботившись заверить его у нотариуса, просто попыталась положить на тумбочку около кровати. Рука с завещанием до тумбочки не дотянулась…

* * *

— Звонил Добровольский. Это парень из «Вечного света», — сообщил Дорогину Соколов. — Сообщил, что есть подходящая кандидатура. Богатая бабка без очевидных наследников.

— Что значит без «очевидных»? — поинтересовался Дорогин, не так давно поручивший своим сотрудникам завести агентуру в «покойницких» агентствах, чтобы выяснить схемы криминальных услуг в ритуальном бизнесе.

— Это значит, шеф, — пояснил Виктор, — что прямых — никого. Какие-то двоюродные племянники, что ли… То есть хоронить некому. Взялись мои подопечные. Она сама их попросила — со всеми документами, договором, ну и так далее.

— Хорошо. Кого пошлешь?

— Сам пойду, Сергей Андреевич, — сказал Соколов. — Уж очень характерный случай.

— Хорошо, — махнул рукой Дорогин, углубившись в какой-то отчет. — Не забудь все фиксировать. Да что, учить тебя, что ли?

Соколов улыбнулся и отправился на задание.

— Помирает старушка, Семен Семенович, — сказал, положив трубку, Демьян Бояров, имевший громкую должность «старшего инспектора по ритуальным делам» похоронного бюро «Вечный свет». — Велела через пару часов приехать, труп забрать.

— Что за ерунда? — вытаращил глаза Семен Косовский, директор похоронного бюро. — Она что, сама час своей смерти определила?

— Именно. Сам знаешь, некоторые старики время своей смерти наперед знают.

— Ну, так в чем вопросы? Участковый предупрежден? Завещание она так и не написала?

— Само собой. Участковый у нас зарплату получает. А имуществом эта психбольная нам поручила заниматься.

— Ну, поезжай.

— Ни хрена себе! — Сергей Добровольский, помощник Боярова, который впервые был в квартире Ванды, никогда не видел такой поистине музейной обстановки. — А где же сама бабка?

Они открыли дверь своим ключом, выданным им бабкой, когда к ней в первый раз явились представители бюро «Вечный свет». На звонок никто не отреагировал, в прихожей их тоже никто не встретил. Участковый, молодой парень Тихон Зиновьев, в чине младшего лейтенанта, явно родом из мест, куда, как раньше говорили, Макар телят не гонял, тоже открыл рот, обозревая шикарные по его понятиям апартаменты.

— Ну и где она? — повторил он риторический вопрос Добровольского. — Стойте здесь. Я первый пойду.

Участковый направился внутрь квартиры, больше дивясь на обстановку, чем занимаясь поиском хозяйки. Впрочем, его здравого смысла хватало на то, чтобы понять: в щель между рассохшимися досками дубового паркета она провалиться не могла и под антикварным парчовым диваном с гнутыми ножками ее тоже искать бессмысленно. Единственное, о чем он думал в эти минуты, было: «Ну, нет, за эту бабку они мне мало заплатили. Это же музей, а не хата! Такое прикарманить…»

— Идите сюда! — крикнул он наконец, найдя хозяйку всего этого великолепия.

Старушка лежала на широкой двуспальной постели с резными спинками красного дерева. Ложе, достойное князя, опиралось на золоченые ножки, выполненные в форме львиных лап. Когда-то, скорее всего, оно было окружено столбиками, на которых крепился бархатный или шелковый балдахин, но время не сохранило этой принадлежности «высокопоставленных коек». Ныне по четырем углам вполне современного матраца остались только гнезда, в которые какой-то мастер врезал маленькие фигурки в виде ангельских головок.

Добровольскому, который первым вошел в спальню, показалось, что эти головки изваяны с самой бабки — настолько умиротворенно, светло смотрела она в потолок открытыми глазами — некому было закрыть их, некому было положить на веки монеты…

Но не все из их компании думали о вечном. Бояров, которого передернуло, хоть он и видел в своей жизни немало покойников, заметил:

— Ну их на фиг, этих стариков… Сколько работаю — никак не могу понять, зачем они на земле так заживаются. Ну, смотрите — никого во всем свете у нее нету, проводить на кладбище — и то людей нанимает… А сколько всего в хате!

— Хорош, Демьян, — прервал его Добровольский. — Не нами заработано…

— Не нами… Но нами продано будет, — хмыкнул Бояров. — Ее муженек, поди, тоже не на свои кровные это покупал. Знаем мы, как на киностудиях бывает.

— А… как? — осведомился младший лейтенант, который за свою недолгую карьеру в правоохранительных органах не имел дела с преступлениями большей тяжести, чем похищение сохнувшего белья.

— А так… На этих самых киностудиях антиквариата раньше было — завались! Туда свозили то, что не понадобилось толстым жукам при власти. Ну, хорошо, представь — куда делись десятки и сотни тысяч сабель, которыми буденновцы в Гражданскую войну размахивали? В арсеналах они остались, что ли? Или в музеях? Как же… Большинство на студии ушло после войны. А ведь там не только стандартные шашки и полицейские «селедки» были. А мебель? Тоже оттуда… Пишет какой-нибудь режиссер Задрыгин бумагу, мол, буду снимать фильм о революционном движении, надо показать быт проклятых буржуев… Ему в ответ: можешь ограбить десять квартир этих самых проклятых буржуев. И — грабит, то есть реквизирует по ордеру. Так было… Это все — оттуда. Так что, — повернулся Бояров к Добровольскому, — не ищи святых там, где их нет. Лучше давайте-ка вместе с Зиновьевым проведите предварительный осмотр, а потом «скорую» вызывайте. Увезут — тогда на офис поедем за «ценными указаниями».