Бабушка Моники покинула Вьетнам в тридцать пять лет, беременная четвертым ребенком — тетей Моники Ань. После этого бегства семья начала бедствовать. Пришлось забыть о беззаботной счастливой жизни на тенистой улице близ военно-воздушной базы Тан Сон Нят. Отец бабушки был довольно крупным бизнесменом со связями, а муж — Тран Ван Вуонг — работал в его фирме.

Бинь практически никогда не рассказывала о своей прежней жизни. К тому моменту, когда католическая община начала помогать семье, она провела шесть ужасных месяцев в палаточном лагере в Таиланде. Через несколько дней после приезда в Соединенные Штаты Бинь пошла работать на тарный завод, чтобы помочь семье свести концы с концами. За детьми присматривали старая вьетнамка, жившая по соседству, и будущая мать Моники, которой было тогда двенадцать лет. Через некоторое время мать вышла замуж за такого же беженца. Жизнь их была замкнута внутри вьетнамской общины. Моника вздохнула и завезла бабушку в предоперационную. Она скажет ей о ребенке, когда поставят капельницу. Бабушка — единственный человек, который сразу ее поймет.

Сидни Саксена проснулась среди ночи как от толчка. Дождь частыми каплями барабанил по окнам, но не шум дождя разбудил Сидни в четыре часа утра. Разбудила ее Джоанна Уитмен, крупная пятидесятидвухлетняя афроамериканка, работавшая в Энн-Арборе. Эта женщина, собственно, не была больной Сидни. Доктор Саксена услышала о ней на большом обходе, и с тех пор этот случай не давал ей покоя. Она никак не могла понять, что происходит с этой больной.

Сидни никогда не любила тайн. Она предпочитала знать. Жажда знания была у нее почти патологическая, а эта больная была похожа на шифр, и разгадать его не смог пока ни один врач в Челси. И она хотела стать тем врачом, которому удастся разгадать тайну. При этом Сидни ничего не знала о Джоанне Уитмен. Не знала, только ли Джоанна мать или уже и бабушка. Не знала даже, как она выглядит. Для нее это был всего лишь медицинский случай, клиническая головоломка.

В первый раз Джоанна Уитмен поступила в больницу три месяца назад с насморком, головной болью и упорным кашлем. За несколько дней до этого она прилетела из Арубы, куда ездила с мужем, и решила, что в самолете подцепила вирус от какого-то больного соседа. Младший резидент, осмотревший ее в приемном отделении, действительно заподозрил вирусную инфекцию и сказал больной, что она скорее всего пройдет сама. Но болезнь не прошла, и Уитмен снова приехала в больницу через две недели. На этот раз к прежним симптомам присоединилась лихорадка. Температура повышалась по ночам. При подъеме по лестнице женщина чувствовала стеснение в груди, кашель продолжался с прежней силой. В этот раз ее осматривал другой резидент, назначивший амоксициллин и бактрим, а на ночь — для подавления кашля — кодеин. Он тщательно проинструктировал больную, сказал о важности принимать антибиотики весь назначенный срок, прибавив, что инфекция может обостриться, если этого не сделать. «Да, да, я понимаю, появятся бактерии, резистентные к антибиотикам», — сказала Джоанна в промежутке между приступами кашля. Доктору не о чем было беспокоиться. Джоанна не производила впечатления недисциплинированной пациентки, так же как и не была похожа на ипохондрика. В ней вообще было что-то царственное. Резидент, назначивший антибиотики, велел ей обратиться к нему, если лечение не поможет.

Именно так и получилось. Через месяц Уитмен вернулась в Челси в третий раз, и на этот раз ей поставили диагноз «бронхит». Больная стала обрастать медицинской документацией. Диагнозы менялись — кашель оставался.

На четвертый раз женщину наконец отправили на рентген, но на снимке не нашли никаких отклонений от нормы. Однако с больной творилось что-то необычное. Содержание кислорода в крови упало до 84 процентов; Джоанна начала жаловаться на боль в груди при дыхании. Осматривавший ее на этот раз старший резидент решил, что у нее бронхит с астматическим компонентом. Выписали другие лекарства и ингалятор. Диагнозы продолжали множиться, но легче от этого не становилось. Становилось только хуже.

Джоанна Уитмен отсутствовала две недели. В больницу она поступила два дня назад. В пятый раз за три месяца. Теперь эта крупная женщина жаловалась на одышку. «Скорая помощь» привезла ее в приемное отделение среди ночи. Муж, темнокожий мужчина в рубашке с галстуком, сидел возле жены, держа ее за руку. В глазах его застыла немая тревога. И тревога эта была вполне обоснованной. Все медики — новоиспеченные резиденты, старшие резиденты и штатные врачи только пожимали плечами и высказывали научные догадки, назначали исследования и пробы, чтобы исключить эти свои предположения. История болезни стремительно распухала — достоверный признак того, что диагноз оставался неясным. Лицо больной стало землистым, вид несчастным и заброшенным. После очередного обхода один резидент, отойдя от больной на приличное расстояние, сказал, что в графе «Диагноз» надо написать «БЗЧ» — бог знает что.

Сидни думала об этом случае уже двадцать часов кряду после того, как услышала эту историю от старшего резидента на большом обходе. Сидни Саксена была торакальным хирургом, а не терапевтом, но почему-то случай Уитмен не давал ей покоя. Что-то здесь было не так. Джоанна Уитмен получала множество лекарств, но эффекта от них не было.

Эта женщина не курила, но она была полной, а полные не бывают здоровыми. Из Джоанны Уитмен можно было сделать двух Сидни Саксен. Ожирение не мешало Джоанне жить, но она жаловалась, что у нее бывают боли в стопах и отеки лодыжек.

Сначала Сидни думала, что, может быть, эта женщина подвержена воздействию каких-нибудь раздражающих или ядовитых веществ, концентрация которых обычно бывает выше в кварталах, где живут бедняки. Но как выяснилось, Джоанна Уитмен была чиновником средней руки в департаменте городского планирования и жила в обычных для среднего класса условиях, неподалеку от таунхауса Сидни.

Хирурги обычно не ходили на терапевтические обходы, но Сидни находила их интересными и всегда посещала, если у нее было время. Иногда, правда, приходилось терпеть дружеские подначки: «Как терапевт останавливает закрывающиеся двери лифта? — Руками, потому что терапевту для работы нужна голова. Как хирург останавливает закрывающиеся двери лифта? Он блокирует их своей головой». Ха-ха-ха. Сидни знала множество врачей, которые, приняв в конце курса обучения решение о выборе хирургии или терапии, впредь никогда не переступали грань, разделявшую две эти специальности. Терапевты считали хирургов вооруженными скальпелями безмозглыми ковбоями, а хирурги считали терапевтов умными диагностами, которые тем не менее не способны решить ни одну клиническую проблему. В этих стереотипных представлениях было, конечно, зерно истины. Но не более чем зерно.

Отец Сидни преподавал экономику в Фермене, маленьком либеральном искусствоведческом колледже в Южной Каролине, а мать была обозревателем «Гринвиль ньюс». Когда Сидни училась в средней школе, отец однажды застал ее за чтением заумной статьи об алжирском кризисе и назвал ее автодидактом. Сначала Сидни покраснела, она решила, что этим словом отец намекает на то, чем она занимается у себя в спальне, когда думает, что все спят. Она никак не отреагировала, но тотчас посмотрела в словаре значение слова и успокоилась. Отец был совершенно прав. Она действительно все познавала учением, и познавала сама.