— Привет, Тина.

— Все готовы судить агента ноль-ноль-семь? — спросила Тина, усаживаясь рядом с Таем. Перед собравшимися сегодня предстал доктор Дэвид Мартин по прозвищу «агент 007 с правом убийства». Это был тот самый хирург, к которому Тай так дипломатично не советовал обращаться Монике Тран и ее бабушке. Сейчас он не испытывал никакого желания присоединяться к травле, хотя за прошедший год печально известный доктор Мартин уже третий раз представал перед тайным врачебным судилищем. Насколько слышал Тай, случай на этот раз был и в самом деле вопиющий.

Мартин пришел на собрание в совершенно неряшливом виде, хотя явился из дома. Было такое впечатление, что он несколько дней не причесывался. На нем были брюки цвета хаки, мятая рубашка и спортивный пиджак, как будто только что извлеченный из чемодана. Галстука не было.

— Кто его одевает? Неужели он не мог найти галстук? — спросила Тина, ни к кому конкретно не обращаясь.

К ней наклонился сидевший неподалеку ортопед доктор Том Спинелли.

— Я слышал, от него недавно ушла жена.

— Когда того и гляди выгонят, не до моды, — произнес кто-то в последних рядах. Все улыбнулись, и Тай невольно последовал их примеру.

Хутен откашлялся.

— Итак, начнем. Мы собрались здесь, чтобы обсудить обстоятельства смерти Мэри Михаэлидис. Доктор Мартин, мне бы очень хотелось сказать, что я рад вас видеть, но определенно нет ничего хорошего в том, что я снова вижу вас при тех же прискорбных обстоятельствах. — Хутен сделал паузу и смерил Мартина недобрым взглядом. — Доктор Мартин, к несчастью, вы лучше других знаете, как это произошло. Мы слушаем вас. Будьте любезны, изложите детали.

— Да, хорошо. Мэри Михаэлидис. Тридцать девять лет. Школьная учительница. Мать троих детей. Заядлая бегунья. Пробегала за неделю тридцать миль. — Мартин говорил тихо и быстро, словно рассчитывая, что если он будет говорить достаточно быстро, то собрание пощадит его. — Она пришла в приемное отделение двенадцатого августа с жалобами на боли в левом бедре. Я подумал, что боль обусловлена чрезмерным пристрастием к бегу, и назначил ей тысячу миллиграммов тайленола в сутки — до исчезновения боли.

— Очень необычное назначение, доктор Мартин. Но не важно. Боль прошла? — спросил Хутен. Вид у него был усталый и недовольный. Естественно, он знал все ответы и, видимо, тоже хотел как можно скорее покончить с этим делом.

— Нет. Собственно, я не знаю, потому что ко мне она больше не обращалась. В следующий раз я увидел ее в прошлом месяце. Семнадцатого октября, нет, восемнадцатого. Она поступила в отделение неотложной помощи с переломом левого бедра.

— Перелом тоже случился от чрезмерного пристрастия к бегу, доктор Мартин? — не скрывая сарказма, поинтересовался Хутен. От этого вопроса Мартин вздрогнул.

— Нет, сэр. У больной была выявлена саркома бедра четвертой стадии.

На мгновение Таю стало жаль Мартина. Тай побывал в его шкуре и знал, каково приходится, когда тебя и твою работу вытаскивают на всеобщее обозрение в комнате 311. Правда, сочувствие это продолжалось недолго. Мартин стоял перед собранием врачей и раньше, и эти разбирательства ничем хорошим не заканчивались. «Этот доктор опасен для больных», — подумал Тай.

— Когда вы осматривали ее в первый раз, вы назначили ей полное обследование, вы хотя бы собрали у нее анамнез, поинтересовались, давно ли она начала хромать? Вы назначили рентгеновское исследование, анализ крови? — Хутен помолчал, потом продолжил: — Я знаю, что вы этого не сделали, доктор Мартин. — Хутен повернул голову в сторону сидевших за его спиной молодых коллег: — Я хочу обратить внимание молодых участников нашего собрания на то, что может случиться, когда мы забываем о мелочах. Когда мы не задумываясь выставляем за дверь бегунью с болью в бедре. Сделав это, мы включили саркоме зеленый свет, и она бесчинствовала в организме больной в течение двух месяцев. — Хутен помолчал. — Мы все хотим славы. Мы все рвемся в первооткрыватели. Мы хотим быть первыми в профессии. Мы все хотим разделять сиамских близнецов. — Прежде чем обернуться к аудитории, Хутен посмотрел в глаза Паку. — Мы все хотим пересаживать сердце и легкие, делать потрясающие пластические операции. Но мы не сможем делать ничего из этого — ни-че-го, — если не будем обращать внимание на мелочи.

Именно в такие моменты Тай испытывал гордость от того, что работал в Челси под началом Хардинга Хутена. При всей резкости шефа, этот великолепный врач с сорокалетним стажем никогда ничего не упускал из виду, никогда не делал снисхождения на глупость и никогда не обращал внимания на то, что говорят другие.

Хутен вновь обратился к Мартину:

— Расскажите нам конец этой чудесной сказки, доктор Мартин.

— Мэри Михаэлидис поступила в отделение неотложной помощи восемнадцатого октября. С первого дня ей было назначено активное лечение. Но эффекта от лечения не было, и вчера больная умерла.

— Через три недели после установления диагноза?

— Да, сэр. Через три недели.

В зале повисла гробовая тишина. В данном случае не было никакой медицинской проблемы, на примере которой можно было бы чему-то научиться. Это было больше похоже на убийство, хотя никто не мог наверняка сказать, что бы случилось с Мэри Михаэлидис, если бы диагноз был поставлен в августе, а не в октябре. Этот случай, впрочем, и не должен был ничему научить, он должен был предостеречь: вот что бывает, когда врачи проявляют небрежность.

Когда Тай был интерном, он некоторое время работал в онкологическом отделении. Сейчас он вспомнил одну пациентку, которую за четыре года до этого прооперировали по поводу рака яичника. Четыре года спустя случился рецидив опухоли, и больная поступила в отделение. Эта больная сказала Таю, что заболевание раком четыре года назад было для нее просто даром судьбы. Раньше она пила чай из китайских фарфоровых чашек только по большим праздникам, а теперь пьет из них чай каждый день…

Мэри Михаэлидис никогда не будет пользоваться китайским фарфором. Она уже никогда не пожелает в конце урока всего хорошего своим ученикам. И никогда больше не будет делить ложе со своим мужем.

— Доктор Мартин, — сказал Хутен, — я рекомендую попечительскому совету больницы и его филиалов лишить вас права практики и хирургической деятельности в нашей больнице. Отныне вам запрещается здесь любая медицинская деятельность. Для больницы вы отныне — персона нон грата.

Хутен умолк. Мартин нервно огляделся. Казалось, он не понимает, надо ли ему что-нибудь говорить. Спустя мгновение тишину нарушил Виллануэва. Он встал, и голос его, словно усиленный мегафоном, заполнил зал:

— И это все? Это все? Этот так называемый врач убил еще одного пациента, а мы говорим ему, что он persona non grata. — Виллануэва произнес эту латынь с таким видом, словно во рту у него было тухлое яйцо. Он протянул руку вперед и ткнул пальцем в сторону Мартина: — Этого типа надо отдать под суд, вывести отсюда в наручниках. По крайней мере ему надо навсегда запретить даже приближаться к больным.