— Вы охренели?

— Соглашайся, — прошептал я в самое ее ухо, — но не сразу.

— Ну не хочешь — как хочешь, — вступил в разговор второй ублюдок. Вдвоем пришли в этот раз. — Видно, не в край еще прижало. Посиди, еще подумай.

— Постойте! Не уходите, пожалуйста! — Лиска наподдала в голос жалобности. — У меня руки от веревки уже отнимаются! И пить невыносимо хочется! Выпустите меня, умоляю! Что нужно делать?

— Ну здрасти, — в явном нездоровом оживлении хохотнули ее собеседник. — Ты же не маленькая, знаешь. Порадуешь нас, а мы тебе сделаем хорошо.

— Порадую? Как? — включила дурочку Лиска.

— Как пойдет, — уже заржали откровенно глумливо. — Начнешь ротиком, а там глядишь — и разогреешься. Мы тебе и нальем для разогрева, если послушная будешь. Ну? Чего притихла?

— А если я завтра вашему старшему все расскажу?

— Ну и дура будешь, значит, и останешься в холоде и без воды. А нам тебя только бить и силком брать запретили, а если по доброй воле пойдешь, то ничего не будет, ясно? Ну так идешь, или мы сваливаем?

Лиска отыскала мою руку в темноте и сжала.

— А как же Антон? Ему плохо совсем. Он же без сознания.

— А то не наша печаль. Лежит, пусть и дальше лежит.

— Хорошо… — она деланно запнулась, будто страдая от стыда, и, резко сжав напоследок, отпустила мою кисть. — Только… давайте ничего такого… только ртом. Я боюсь забеременеть.

И таким же тоном придушенно невинным произнесла эти слова, в которых на самом деле порочности через край, что, зуб даю, у тварей за дверью стояками мозги вышибло окончательно.

— Ну ртом — так ртом, — заржали они. — Смотри, без фокусов только! От двери отошла!

— Хорошо!

Даже сквозь лязганье замка я слышал, как нервно сглотнула мелкая. Если начнут сначала фонарем шарить по всему подвалу, то полетит к чертям наш план.

Дверь открылась, и в лицо Лиске, послушно стоящей с заведенными за спину и якобы связанными руками, ударил яркий луч, ослепляя. Моим привыкшим к темноте глазам пусть и было больно, но возможность видеть хоть что-то я не потерял.

— Где этот?..

— Вон! — мотнула в сторону кучи тряпья головой Лиска, и попятилась. — Ему плохо совсем, похоже, а мне страшно.

— Выходи давай! — Один из бандюков вошел в подвал, продолжая светить, и направился “ко мне”, открывая свою спину. Но у второго еще оставалась возможность просто захлопнуть дверь, начнись заварушка.

— Только я прошу вас… — залепетала якобы испуганно Лиска. — Не будьте со мной слишком грубыми… Я сама сделаю все… Честно…

— Выходи!

Это произошло одновременно: второй бандюк, потеряв терпение, шагнул в подвал, потянувшись схватить девушку за плечо, а первый пнул созданную мною обманку, убеждаясь, что меня там нет.

— Наружу! — рявкнул я рыжей и тут же накинул провод на горло вошедшему ублюдку, и, вкладывая всю силу и вес, натянул его и провернулся, наверняка ломая гортань.

— Ах вы сучата! Убью нах! — взревел второй, ломанувшись ко мне с его хрипящим дружком, но Лиска вместо того, чтобы выполнить мой приказ, с воплем врезалась в его бок, отбрасывая к стене.

Фонарь выпал из его лап и покатился по полу, хаотично мечась лучом по стенам.

Это дало мне пару секунд буквально, но их хватило, чтобы моя первая жертва начала валиться на пол, а его я уже успел встретить готовым к атаке. Позволил ему сцапать себя за грудки и, не щадя себя нисколько, вмазал опять ему в переносицу лбом. Он завыл, забулькал, бросая меня, крутанулся на месте и рухнул на колени, прижимая руки к носу. У меня самого перед глазами мельтешили искры и в башке взорвалось все болью. Но надо было добивать тварь. Я занес сомкнутые в замок руки над его затылком, но взбешенная Лисица опередила меня. Она с размаху врезала ему носком ботинка в голову, роняя на пол. Заорав, как натуральная фурия, ударила еще раз. И еще. Еще. Занесла ногу опять, но я схватил ее и поволок из подвала.

То, что мы вырвались, я осознала только тогда, когда какая-то ветка хлестнула меня по лицу, чуть не лишая зрения. До этого, кажется, единственное, что было, — это грохот моего панически колотящегося пульса в ушах. Что говорила, что мне отвечали — ни черта не вспомню, скорей всего. Первая яркая вспышка — перекошенная рожа царапающего свою сдавленную витым проводом шею ублюдка, в которую ударил луч фонаря его дружка. Следующая — носок моего ботинка, который я впечатываю в бошку второго, метясь в висок. Чтобы сдох, сдох, сдох раз и навсегда, мразь и никого больше не мучил, не унижал, не убивал.

Наверное, я бы еще не скоро из того подвала вышла, если бы не Каверин, что утянул меня и заставил ломануться не глядя в лес. Села бы там, разбитая откатом, и выла, выпуская страх и осознание, что я убила человека. Ведь убила, да? Столько кровищи…

Желудок, и без того пустой, свело, колени подогнулись, как подрубленные. Антон, не сумев остановиться сразу, чуть не проволок меня лицом по земле и не выдернул руку из плечевого сустава, когда меня скрючило в сухих спазмах.

Он не стал орать на меня или по щекам хлестать, приводя в ум. Присел передо мной и скомандовал:

— Руки мне на плечи, Лись!

Я чисто на автомате плюхнула ладони на его плечи, он же схватил меня за запястья, сводя те у себя на груди, вскочил, чуть подкинув себе на спину, так и поволок вперед. Было больно и неудобно, вообще-то, носки ботинок цеплялись за землю. Сил обхватить его ногами не находилось, желудок продолжало сводить, но мы удалялись от того проклятого места, и я была ему за это безумно благодарна.

Не знаю, через сколько времени меня начало отпускать, и тогда терпеть неудобное положение стало труднее.

— Все, отпускай меня, Каверин! — прохрипела я. — Сама уже могу. Спасибо.

— Точно? — Антон отпустил мои руки и повернулся.

Уже начало светать, и я смогла рассмотреть, что лицо у него очень бледное и все в поту. Черт, да у него же сотряс сто процентов, ему в больницу надо или хотя бы лежать, а он сам по лесу рысачит и меня тащит.

— Плохо? — спросила парня, стирая пот с его лба ладонью и ощущая, как тревога за него сжимает сердце, словно в кулаке.

— Не хорошо, — признал он, — но идти могу, так что давай шевелиться, мелкая.

И мы пошли. Он обнял меня за плечи, явно стараясь помочь, я же обхватила его вокруг торса, подсунув свое плечо как раз ему подмышку и незаметно стараясь подпирать хоть чуть. Сначала часто запинались за всякую хрень и натыкались на густо стоящие деревья, но вскоре рассвело совсем и идти стало проще. К тому же теплело, и от утренней прохлады, что пробрала до костей, как только пропотевшие от нервяка и беготни тела остыли, потряхивать перестало. Правда, пить по-прежнему хотелось адски и все тело ныло, но мне ли жаловаться. Не я тут та, кому реально досталось.