— Ага. А еще он жи-и-ирный, и из него сок такой течет прям по пальцам, — вздохнула я мечтательно.

— Не пробовал, но уже хочу п*здец как, — фыркнул Антон и кивнул в сторону реки. — А пока пошли еще водички похлебаем и дальше пойдем.

Мне очень-очень хотелось хоть самую малость отдохнуть после нашего водопоя, но безжалостный тиран, он же мажор, едва ли не пинками принудил меня топать дальше. И каким-то чудом мне это удавалось делать еще несколько часов. Лес изменился и стал не таким густым, и нам начали попадаться поляны со множеством всяких разных цветов. Не будь я уже практически на автопилоте, то, наверное, полюбовалась бы. Сейчас же мне было глубоко плевать на красоту, я смотрела исключительно себе под ноги, приказывая им переставляться. Потому и заметила маленькие красненькие ягодки, что подмигнули мне с носка моего ботинка при очередном шаге.

— Земляника! — рухнула на колени, как стояла, потянувшись к лакомству.

— Чего? — спросил Антон, тоже останавливаясь.

— Земляника, мажор! — ткнула я ему в кустики среди травы, которых тут была тьма. — Пасись давай!

— Надо же… — он опустился рядом и закинул пару ягод в рот. — Вот она как, оказывается, растет.

— Угу, я тоже раньше ее только в банках видала в варенье. И то не часто. — Соседку одну мою в детдоме бабуля навещала по выходным, которой по старости внучку наше гуманное государство не отдавало, вот она и носила домашние вкусняхи такие.

— Во, видишь, сколько уже у нас общего, — усмехнулся Каверин. — Ягоды — это круто, но нам надо идти, Лись.

— Ты злобный изверг, — проворчала, однако прекрасно осознавая, что он прав. закинулась еще десятком кисло-сладких и офигенски пахнущих ягод и встала. — Пошли.

Поляны стали еще больше, солнце пригревало все кайфовей, так и искушая повалиться в траву и вырубиться.

— Пчелы, — буркнул тянущий меня за руку вперед Каверин, отвлекая от этих мечтаний.

— М?

— Пчел много стало.

— И что это значит?

— Хрен знает, я не энтомолог. Но хотелось бы верить, что это признак, что люди где-то близко.

— А может, они дикие?

— Нам надо, чтобы были домашние.

— Угу, надо, — присмотревшись, я поняла, что пчел действительно летает вокруг прям до хрена и справа шел странный звук. — Гудит. Вон там.

— Ага, — подтвердил мажор и повернул туда.

Гудение становилось все громче, полосатых мух все больше. Парочка врезалась мне прямо в лоб, и я тихонько взвизгнула.

— Ты уверен, что нам туда надо? — спросила, мотая башкой.

— Ага, только чуть позже, — он кивнул вперед, где посреди большой поляны стояло нечто странное. — Как пчелы уснут, а то еще дадут нам жизни.

— Это что такое? — спросила, рассматривая здоровенную такую штуку на высоких колесах. Походу, это был длинный такой прицеп, на котором в три яруса стояли плотными рядами ульи. И возле него этих жужжалок летала тьма.

— Я так понимаю, пасека переездная.

— И мы пожрем меда, — мечтательно закатила я глаза.

— Может, и не только меда. Там же внутри жилой вагончик, вон дверь с торца. Отдохнем хоть немного и поспим. И если повезет совсем, то и хозяин этого добра подтянется и вывезет нас из этих куширей куда. Садись пока, — он указал на елку и густыми раскидистыми нижними ветками. — Подождем.

Я опустилась на слой сухой хвои, не скрывая облегченного блаженного стона. Каверин сел рядом и обнял, укладывая мою голову себе на плечо.

— Я так мигом вырублюсь, — попыталась поднять ее, но он не дал. — Серьезно.

— Ну и вырубайся.

— Мажор, ты офигенный, знаешь… — пробормотала сквозь мгновенно навалившуюся сонливость.

— А то! — фыркнул он.

Отключилась Лисица моя, как и обещала, — в один момент. Вот только еще ерзала у меня под боком, устраиваясь поудобнее, и уже сопит в две дырки равномерно. Я и сам бы задрыхнуть не отказался, но совсем уж расслабляться нам нельзя. Ясное дело, что, исходя из логики, оставшийся в одиночестве бандюган может хоть сто лет по лесу шариться в поисках нас, учитывая, что понятия не имел, какое направление мы выбрали и могли затихариться за каждым кустом от него. И даже если он вызовет подмогу, то будет она же не в количестве целого полка, что прочешет все густым гребнем, да и время на все нужно. А мы, конечно, с мелкой не рысаки, привычные к беготне по пересеченной местности, вот ни разу, но протопали все равно прилично и не плутали. Я не просто так постоянно реки держался как ориентира. Я же тоже не какой-нибудь Чингачгук, для которого лес — открытая и понятная книга, и он его знает лучше, чем содержимое своих карманов. Но при всех факторах, работающих на нас, был один охеренно весомый против. И он звался закон подлости. Так что спать я себе запретил пока, поэтому занялся тем единственным, что способно было отвлечь меня от желания уснуть на фоне умиротворяющей гребаной лесной благодати. То есть принялся пялиться на свою спутницу. Внимательно разглядывал ее, начиная с носков тяжелых ботинок-говнодавов, которые она с такой свирепой яростью впечатывала еще совсем недавно в бошку одного из наших похитителей, и до спутанных, с кучей листьев и веточек прядей медно-красного цвета. Оглаживал взглядом ее исцарапанную повсюду кожу, места уже наливающихся синяков, изгибы тела под такой же изгвазданной, как и у самого, одеждой и с каким-то обреченным изумлением констатировал, что хочу ее. Опять. Вот даже такую замордованную и замызганную, как сейчас. Даже невзирая на опасность, нависшую над нашими головами дамокловым мечом, даже с болью во всем теле и черепушке, даже с бесящимся от голода брюхом. Смотрю на нее и хочу. Да так, что приходится пальцами загребать ковер из хвои, на которой сидим, чтобы остановить свои грабарки от импульса вместо этого загрести ее буйные пряди и откинуть ей голову, добираясь до треснувших от побоев и сухости бледных губ. Сидел, пялился на веснушки, что невесть откуда расплодились нахальной россыпью на ее носу и щеках после нашего путешествия, поправлял стояк в штанах и мысленно пристраивал ее на члене и так и эдак. Не, поначалу-то отвешивал себе мысленные подзатыльники, взывая к совести и адекватности, но потом забил. Потому как ее слова о том, что я у нее стану первым, так и засели в мозгу гвоздем, что все рос в размерах, превращаясь, походу, потихоньку в одинокую последнюю извилину. Прямую, которая, сука, кратчайший путь к желаемому, как известно. Хотя вру. Рядышком с первым гвоздем еще и второй такой же начал образовываться. Типа поправочка, что звучала — “первым и единственным”.

— Вот так оно, да, Лисица? — пробормотал себе под нос, облапав зенками ее грудь и снова неизбежно вернувшись в своих визуальных облизываниях к развилке ее бедер.

Хер знает почему, но сейчас я подумал о Камневе. О том, как он вцепился в Рокс с ходу. Первый раз сшиблись они, подгреб под себя — и все, сцепило их намертво. В моем кругу такое не принято, дикость и примитив галимый, ничего, кроме насмешек, вызвать не способный. У нас же в почете свободные нравы, отрицание любых ограничений в виде брачных или иных прочих уз и презрение ко всем этим зверским ухваткам с заявлением прав собственности на партнера. Да еще сразу. Права на реальную собственность и состоятельность, отнюдь не как человека и мужчины, куда как важнее чувств и души внезапных порывов. Но вот ведь какая штука причудливая со мной происходит. Сижу в лесной глухомани после того, как чуть не сдох недавно, смотрю на это спящее рыжее недоразумение и осознаю так ясно-ясно, вообще без тени сомнения, что я не только хочу ее трахнуть и сделаю это, пусть потом хоть потоп. Я не представляю себе, что после ее отпущу. Не складывается такой сценарий в моем разуме. Всегда складывался, существовал как единая модель ближайшего будущего по умолчанию, а тут нет. А я с ней еще и не спал ведь. В этом вся загвоздка? Или в чем другом? Как так внезапно тебе становится не срать на человека, которого ты, по сути, знать не знаешь? Вот на всех… ну, почти и всегда срать, а на вот эту почти малолетку с, чую, кучей ой каких нехороших секретов — нет. Почему она первым делом решила, что это нас за ее некие грехи прихватили? И не ныла же, в панику не впала. Она, зараза эта моя мелкая, стала для меня лазейку искать, как соскочить от ее якобы неприятностей. Хочу знать и узнаю. Зачем мне это? Надо. И все тут. В чем дело?