– Я обратил внимание, какие тут у всех красивые лица!

– Не у всех. И тут люди разные. У каждого на лице и в глазах отблеск Души. Красивое – красивым. Всё по делам, по поступкам. По вере…

– Трудно живется? Тут…

Она снова помедлила с ответом.

– Люди есть люди… Тут фронт, передовая. Здесь за нас сражается не только войско небесное. Лукавый тоже неутомим… В Евангелии есть рассказ о Марфе и Марии. На примере их жизни Господь показывает два пути спасения – мирской и монашеский. Оба благословенны Богом. Спастись можно и в миру. Погибель найти и в монастыре. Жизнь инока полна блаженной радости, утешения от Господа, но и скорбей хватает. Главное, каждому человеку найти свое место в этом мире и обрести Бога…

– Что-нибудь нужно? Вам, сестрам, монастырю? Я скоро вернусь из поездки, будут деньги.

– Спасибо, душа моя! – Она скромно, но как-то ослепительно улыбнулась, словно солнце выглянуло из тяжелых весенних облаков. Из-под темного среза клобука полыхнули изумруды чистой воды. У Пашки снова ёкнуло сердце: «Ох, папа! Понимаю тебя. Ох, понимаю!.. Кем же ты был, если такая женщина добровольно ушла из-за тебя в заточение!»

– Спаси, Господи! Всего у нас вдоволь. Одежда есть, живем не впроголодь. Главное, есть время на молитвы, на Спасение. Храни тебя Господь, добрая душа! Поезжай с Богом! Ангелов в дорогу! В добрый час!..

Матушка Серафима долгим взглядом смотрела на него, держась за наперсный крест, словно не могла наглядеться. Вздохнула, благословила, перекрестив красиво сложенными пальцами. Долго еще стояла, смотрела вслед, пока Пашка не скрылся за монастырской оградой…

Глава двадцать четвертая

Пашка в обычной жизни для многих казался сдержанным, подчас замкнутым. Эмоции свои не демонстрировал, всё носил в себе. Он словно постоянно ждал от жизни какого-то подвоха, неожиданного удара. Когда же попадал в привычную для себя атмосферу близ солнечного круга цирковой арены, где бурлила молодая жизнь, он чувствовал себя защищенным. Мгновенно преображался, оттаивал душой, становился неудержимо остроумным, озорным на слова и действия…

– Пал Палыч! Вас к директору! – Хорошенькая секретарша местного цирка Любочка подошла к манежу, на котором вовсю шли репетиции. Сделала глазки, стрельнула ими, рассыпав карие искры. Пал Палыч Жарких изобразил попадание.

– Прямо в сердце! Что ты со мной делаешь, Люлю! – он прижал руку к воображаемой ране на груди. – Эх! Где ж мои семнадцать лет?.. – Он пропел известную строку, вложив животрепещущий вопрос в собственное местоимение.

– Мне уже восемнадцать! Неделю назад исполнилось.

– Да ладно! Выглядишь на целый месяц моложе! Значит, Люлю, к тебе уже можно приставать? – Глаза Пашки стали как у матерого мартовского кота.

– Дядя Паша! Вы для меня уже старый!

Тот вскинул брови! Ничего себе! Дожил! «Дядя Паша»!.. После такого жизнеутверждающего дамского перла тестостерон испарился, словно его никогда и не было! Опустились не только руки…

– Э-э, Люлю! Не надо ля-ля! Мне всего двадцать шесть! Слышишь? Всего! А тебе – восемнадцать! Уже! Так кто из нас старый? Хм, «дядя»!.. Ну ты, старуха, даешь!..

«Люлю» кокетливо хихикнула. Еще раз бросила горсть янтаря своих очаровательных глазок.

– Отложите свои колечки и – к нам, в приемную. Поторопитесь! Шеф ждет. Ворчит! Сегодня ему досталось от московского руководства. Не попадитесь под горячую руку… – Любочка ослепительно улыбнулась, на прощание махнула подолом длинной расклешенной юбки. На манеже воцарились тишина и бездействие. Все взоры были устремлены на юную прелестницу. Она, покачивая бедрами, уходила, окутанная тайной своей молодости, постепенно исчезая за форгангом в сумраке кулис, как субмарина стратегического назначения в загадочных морских глубинах…

– Жара! Ну что в тебе бабы находят такого, чего нет во мне? – Тридцатидвухлетний эквилибрист Витька Рогожин, по прозвищу Веселый Роджер, многолетний приятель Пашки, с наигранной завистью стал вопрошать с высоты своего двухметрового пьедестала. Он только что закончил трюковую комбинацию на руках и сошел с тонких хромированных стоялок на прозрачную площадку из оргстекла. Мышцы его играли рельефами. Развитый торс живописно распирал облегающую футболку – красавец, мачо!..

– Не-е, ну в самом деле, чего они к тебе липнут, как пчелы к клеверу? – Витька своим вопросом пытался привлечь внимание всех, кто был в этот час на манеже. Намечалась интересная тема для очередной мужской дискуссии…

– Витя! Вы, стоечники, всю жизнь кверху… кхм, кхм… Каблуки куполу показываете. Мы же, жонглеры, крепко стоим на ногах. Кого выберут? Я-то – вот он – подходи, обнимай! Пользуй. А до тебя поди дотянись! Ты же все время на высоте… Роджер! Спускайся! Тут и обретешь свое простое земное счастье. А так до старости не женишься! Хочешь, научу жонглировать?

– Нет уж! Лучше вы к нам!

– Понятно! Человека иногда тянет наверх только для того, чтобы плюнуть на тех, кто внизу… – Пашка лихо крутанул пропеллером жонглерское кольцо и забросил себе на шею.

Витька, известный краснобай, вечный соперник Пашки по каламбурам и игре словами, наморщил лоб, напрягся, чтобы оформить свою неотразимую сентенцию как контраргумент. Собрался с силами, чтобы дать бой, но сегодня был не его день. Тем не менее диспут дошел до кульминации, и теперь, как водится в цирке, надо было что-то исполнить на «da capo». Публика ждала! Рогожин не нашел ничего лучшего, как подытожить свое выступление вычурной банальностью.

– Как утверждают древние философы: «Vita brevis, ars longa!». Что в данный момент в моем вольном переводе значится как: «Гусь свинье – не сотоварищ! По жанру!..»

– Ну тогда, мой уважаемый сотоварищ, я – полетел!.. Искусство, как ты верно подметил, – вечно! Оно подождет. А вот директор ждать не будет – жизнь, увы, коротка!..

Под смех своих коллег Пашка, изображая жонглерскими кольцами взмахи крыльев, устремился с манежа в приемную цирка. Витька, стоя на своем пьедестале, как Ильич на броневичке, вскинул руку, с улыбкой и восхищением картаво констатировал:

– Победила – молодость, товарищи!..

Цирк жил своей будничной жизнью. Он был полон звуков. Кто-то из оркестрантов выигрывал пассажи на трубе, и все никак не получалось. Музыкант вновь и вновь упорно долбил упрямые ноты. В столовой гремели тарелками. Костюмерши спешно пронесли мимо Пашки новые портьеры куда-то в сторону начальственных кабинетов. Где-то пахло свежей краской. Завпост цирка писклявым тенорком умолял маляров экономить: «Всего-то две баночки!..» Уборщицы гремели ведрами. На конюшне кто-то невидимый кого-то невидимого громко материл. Тот отчаянно огрызался. Там чего-то с грохотом передвигали…

Жорик, довольно посредственный клоун, к тому же с грешком любителя употребить при случае все, что горит, появился из-за угла, как известный персонаж из табакерки. Выглядел он приблизительно так же. Жорик пару