— Каков гусь! — сказал он мне, когда студент вышел из его кабинета. — Посмел сказать: это в старину, Федор Васильевич, по десять часов просиживали за столом... сейчас другое время, нужны другие темпы. Темпы... понимаешь ли, темпы, — говорил он почти изнеможенно.

Разговор с неумным студентом его обессилил, и еще много раз вспоминал он о нем, хотя давно следовало забыть это; но студент задел в нем его отношение к литературе, а на этот счет у Гладкова не было короткой памяти. Принципиальность иногда путают с дидактичностью, случалось это со стороны некоторых и в отношении Гладкова; но тихий, чудесный человек, умевший тонко разбираться в людях, критик Николай Иванович Замошкин сказал мне как-то:

— Любовь к литературе у Гладкова самоотверженная... для него писательство — святое ремесло. Право, это сто́ит многого!

Годы шли, все реже становились наши ночные телефонные разговоры с Гладковым, но язвенность его самобичевания не ослабевала: он по-прежнему был недоволен собой, сомневался в себе, сомневался в других, вместе с болезнью его точил и внутренний червь, и только в день его 75‑летия, в Колонном зале Дома Союзов, я увидел его смягчившимся и растроганным.

— Вот видишь, какой я старый, — сказал он, когда мы обнялись, — спасибо, что пришел, но, честное слово, семьдесят пять лет — не лучшее, что человек сделал.

А потом мне однажды позвонили, тоже поздно вечером, и сказали, что Федор Васильевич Гладков умер. Я подошел к книжному шкафу, достал его книги с надписями, полистал их и подумал о том, о чем написал здесь, в этих строках, о Федоре Гладкове. Писательскую жизнь прожил он трудную, временами мучительную, но достойную; а успех, пришедший к нему, не увел его в сторону самообольщения, а заставил только еще острее задуматься над своей писательской задачей.

1960

Саломея Арешян

ДНИ, КОТОРЫЕ НЕ ЗАБЫВАЮТСЯ

Молодое всегда тянется к молодому. Молодым энтузиазмом жила наша страна в 30‑е годы. Первый бетон заливали на Днепрострое, рождался Кузбасс. У нас, в Армянской республике, строили Дзорагэс. Советская литература видела в социалистическом строительстве свою магистральную тему. В это время Л. Леонов писал роман «Соть», В. Катаев — «Время, вперед!», Мариэтта Шагинян — «Гидроцентраль», Я. Ильин — «Большой конвейер», Федор Гладков создал вдохновенную эпопею о строительстве социализма, книгу с характерным названием «Энергия».

Студенческая молодежь тех лет жила интересами советской литературы. Удивительным и своеобразным был этот период и для ленинградских студентов. В интеллектуальной жизни молодежи того времени совершался синтез прошлого и современности. Мы занимались в старинном здании филологического факультета Петербургского университета, но назывались ЛИФЛИ, и традиции старейшего русского высшего учебного заведения причудливо переплетались с дыханием нового мира. Днем мы слушали лекцию академика А. С. Орлова о «Слове о полку Игореве», а ночью зачитывались Шолоховым, и «Поднятая целина» звучала как откровение. Мы занимались в семинаре по Горькому у профессора Н. К. Пиксанова и с восточниками увлекались исследованием Корана. Мы в это время читали «Эстетику» Гегеля и «Englische Romankunst» Дибелиуса, но, не соглашаясь с Дибелиусом, я мечтала написать историю мирового романа гораздо лучше.

Однако мечта написать книгу по теории романа не только не мешала думать о современности, но, наоборот, вела к ней, потому что нужно и важно было заняться романом о социалистической стройке. И перед выбором дипломной темы мы пошли к профессору Николаю Кирья́ковичу Пиксанову.

Профессор Николай Кирьякович Пиксанов был не только хорошим ученым, но и удивительным педагогом. Вся его жизнь посвящена литературоведению и насыщена особой любовью к молодежи.

В те далекие студенческие годы, о которых сейчас идет речь, мы не знали еще о научных заслугах Н. К. Пиксанова, вернее, мы не представляли всего масштаба его работ, нас привлекало в нем совершенно другое — его необыкновенная человечность, беззаветная, я бы сказала, фанатическая любовь к литературе и твердое убеждение, что тот, кто ею занимается, должен посвятить ей жизнь.

Н. К. Пиксанов был связан многочисленными дружескими узами с советскими писателями. Будучи в основном специалистом по литературе XIX века, он принимал самое горячее участие в судьбах и развитии советской литературы. Дружескими узами был он связан и с Федором Васильевичем Гладковым. Когда контуры моей работы стали вырисовываться, он написал ему письмо и мне посоветовал обратиться непосредственно к писателю за разрешением имеющихся недоумений, причем шутя добавил:

— Подумайте, какое преимущество заниматься живым писателем для выяснения интересующих вопросов. Не надо копаться в архивной пыли, а достаточно личной беседы или переписки.

В ответ на наши письма Ф. В. Гладков ответил очень сердечно и пространно. Он писал:

«Уважаемая Саломея Григорьевна!

Мне очень трудно указать Вам точно №№ «Известий» и других газет и журналов, где печатались корреспонденции — очерки о Днепрострое, но я посылаю Вам книжечку «Днепрострой», куда вошли все эти заметки. Приблизительно же (если это Вам необходимо) очерки печатались каждый год с 1928 по 1930 год по месяцам, если не ошибаюсь, так: в марте, апреле 1928 года, осенью (сентябрь, октябрь...), летом 29 года и, кажется, осенью, летом 30 года. Говорю приблизительно, но за верность не ручаюсь. Чтобы восстановить это, нужно перелистать комплекты газеты за эти годы, а это очень трудно.

Мне очень радостно, что Вы хотите взяться за работу об «Энергии», и я очень тронут вниманием Николая Кирьяковича. Думаю, что писать обо мне трудно, так как я работаю над текстами непрерывно — от черновика до последнего издания. Разбираться во всем этом — чистая каторга. Я не принадлежу к тем людям, которые успокаиваются на первой или на второй редакции рукописи; у меня процесс работы сначала идет бурно, а потом начинается самоистязание. Мучительно я работаю. У меня нет образца, нет «своего Толстого» и «своего Б. Зайцева», как у других. Мне приходится самому прокладывать собственный путь. К этому обязывают и материал, и тематика, и время, я сторонник органической формы. Может быть, поэтому у меня замечают так много грехов и преступлений против установленных правил и приличий в смысле словесного оформления. Во всяком случае, мои взгляды на современное искусство уже начинают укореняться если не среди литературоведов, то среди писателей-художников.

Н. К.[14] просит прислать рукописи «Энергии». Я постараюсь подобрать их, и если кто-нибудь будет от Вас в Москве, я по записке Н. К. перешлю их.

Если в процессе Вашей работы нужны Вам будут мои разъяснения, прошу писать.

Нелишне сравнить