«Что у неё на уме?» – подумал Дэниел.

Озуарду нетрудно было справиться с собой: по натуре он не был ни надменным, ни предвзятым, ни властным.

– Добрых пересудов. Прошу вас за стол, – ответил он, обратившись одновременно к обоим пришедшим… чтобы не говорить «Дэнэд».

– Доброго вам голода, – сказал Дэниел и вслед за Эстеан сел за стол (она заняла место подле Фелтраура, он – рядом с ней).

– Доброго голода, – сказала Лэоэли (она не сразу одолела смущение в себе).

– Доброго голода, – почти одновременно подхватили Лефеат (на лице её в эти мгновения любой увидел бы радушие, а любопытство она умело прятала) и Эфриард, почему-то нимало не удивлённый появлению пленника.

Фелтраур оставался невозмутимым, но в то же время участливым.

– Разумная присказка, – подметил он. – Полагаю, добрый голод отличается от злого тем, что оставляет место беседе.

Стол был простой: тушённый с дуплянками эфсурэль, хлебцы из эфсурэля, эфсурэльные ватрушки с творогом из козьего молока и эфсурэльные пирожки с земляникой и черникой, козье молоко и травяной настой, вкус которого напомнил Дэниелу вкус кленового сиропа.

Прошло какое-то время, а беседа так и не знала, с чего ей начаться. И это было лишним подтверждением нелепости сюрприза, преподнесённого всем Эстеан… И каждый почувствовал себя уютнее, когда в пространство застолья вернулись слова.

– Мартин, сестра сказала мне…

– Эфриард, прошу тебя, называй его Дэнэд, – перебила брата Эстеан.

Тот взглянул на Лэоэли.

– Если ему так нравится… – тихо сказала она ему, кивнув на нежданного гостя.

– Исправляюсь: Дэнэд, знаю, что сестра показала тебе свою коллекцию камней. Как тебе её детище?

– Как? Признаюсь, я мог бы часами любоваться на камни, особенно на те, что разложены на красной скатерти. Они забирают всего меня. В какой-то момент мне показалось, что я мог бы жить среди них… одним из них.

– Никогда не испытывал ничего подобного, глядя на камни. Потрясающе.

– Брат, ты уже давно не удостаивал вниманием мои камешки. И ты не представляешь, какие чувства они вызвали бы в тебе сейчас.

– Согласен. Надо проверить. Завтра же загляну.

– Меня прихвати с собой, сын, – сказала Лефеат.

– Несколько дней назад мне принесли олидат. Лечебные свойства его ничтожны. Но это очень редкий и к тому же красивый камень. Эстеан, если в твоей коллекции нет олидата, приходи завтра ко мне – он твой.

– Благодарю тебя, Фелтраур. Я слышала об этом камне и мечтала заполучить его.

– Не всякий из тех, у кого есть редкий камень, который он счёл своим амулетом, с лёгкостью расстанется с ним, – сказал Озуард.

– Я знаю, о ком ты говоришь, отец. От него я и слышала об олидате. Но он не показал свой камень. Видно, испугался очаровать меня до безумия.

– О, да! Он был прав, – заметила Лефеат.

– Эстеан…

– Да, Дэнэд?

– Только что зелёные глаза Лэоэли навели меня на мысль. (При этих словах Дэниела Лэоэли потупила взгляд.)

– Интересно, – в тоне Эстеан что-то изменилось: задетый нерв едва уловимо зазвучал в её голосе.

– Что если твою коллекцию пополнить самыми редкими и любопытными камнями, которые прячутся от людских глаз в горах, окружающих Дорлиф?

– Согласна, дорогой Дэнэд. Надо нам с тобой полазать по склонам Харшида. Но, знаешь, что мне подумалось? В тот раз ты провёл в комнате камней три дня, и ещё больше дней тебя привораживали глаза моей подруги-дорлифянки, но тогда тебе эта идея не пришла в голову.

– Эстеан! – негромко воскликнула Лэоэли, не удержав в себе негодования. – Я же просила тебя! Обуздай, наконец, свои фантазии!

– Дорогая моя, пусть тебя не смущает новый облик Дэнэда. Уверяю тебя, это наш Дэнэд. Это твой Дэн, – отпарировала выпад подруги Эстеан.

– Эстеан! – тон, которым Лефеат произнесла имя своей дочери, должен был мягко склонить её к благоразумию.

– Мама, в виде исключения, поинтересуйся у отца, через сколько дней казнят нашего доброго гостя.

– Эстеан, мне тоже жалко Мартина, – волнительно проговорила Лэоэли. – Но откуда ты взяла, что его казнят?

– Казнят! За него некому вступиться!

– Но, дорогая моя Эстеан, для этого нельзя использовать имя человека, которого уже нет, память о котором дорога мне! И не только мне! Мартин, почему ты молчишь?!

– Дэнэд, скажи! Скажи им всю правду! – вскричала Эстеан.

– Эстеан, я не хочу обидеть тебя, но за меня должны, как ты выразилась, вступиться только факты и слова других людей, но не мои собственные, которые могут оказаться как правдой, так и ложью. Какая вера таким словам? Они никому не нужны.

Эстеан растерялась и умолкла.

– Ты говоришь так, как будто сам не знаешь, кто ты! – возмутилась Лэоэли. – Говоришь в моём присутствии! А ведь нас познакомил Дэн. Скажи, Мартин! Скажи правду! Ты же говорил!.. говорил при мне в белой комнате!

– Говорю… для тех, кто слышит: напрасно дорлифяне утверждают, что дуплянки годны только для засола. Я присоединяюсь к палерардцам, которые любят тушёный эфсурэль с дуплянками. Благодарю за угощения, Озуард. До встречи в белой комнате, – сказал Дэниел, поднялся из-за стола и направился к выходу.

Лэоэли была так взволнованна, что не отнеслась к его словам об эфсурэле и дуплянках серьёзно, придирчиво. Она вспомнит о них позже… перед сном (который так и не обретёт власть над ней в эту ночь), когда будет ворошить эпизоды застольного разговора во дворце Правителя Палерарда и, наткнувшись на них, мысленно перенесётся в другой день. Тогда она, Дэнэд и Озуард прогуливались по набережной. И эти слова произнёс… Озуард. И слышали их только двое.

Эстеан выбежала на улицу и догнала Дэниела.

– Прости меня, Эстеан.

– Почему ты ничего не объяснил им?

– Сама догадайся.

– Опять начинаешь?

– Пойдём кататься на лодке, только чур я на вёслах.

Эстеан остановилась. Она сразу припомнила слова, сказанные когда-то ею Дэниелу и Лэоэли… и продолжила словами, сказанными тогда же:

– Бежим к той, с зелёными боками! Да?

– Да. Только её отсюда не видно.

Они рассмеялись и побежали на набережную к причалу.

…Их ночного поцелуя, кроме солнца, которое всегда бдело над Палерардом, не видел никто. Эстеан попросила Дэнэда поменяться местами: ей стало зябко и вздумалось разогреть себя на вёслах. Они сделали это так неуклюже, что вдруг оказались в плену: она – у собственной страсти, он – у первого из трёх дней, отведённых ему на жизнь…

До берега они добирались порознь. Она – в лодке… остывая на вёслах. Он – вплавь. Он прыгнул в воду – чтобы не отдаться на волю второго поцелуя, не зависящего от шаткости переступающих ног… чтобы не предать пришедших откуда-то слов, которые прозвучали у него в голове на языке Нет-Мира: «Наш дом».