И все же Пьер медлил, что-то его смущало. Затем он вспомнил о холодном закате, о тумане, который собирался за его спиной, когда он шел к хижине ведьмы. Вино взбодрит его перед обратной дорогой. Осушив чащу, помощник аптекаря поставил ее на стол.

– И впрямь вино хорошее, – промолвил он. – Однако мне пора.

Не успев договорить, юноша почувствовал, как в желудке и по венам разливается тепло алкоголя, специй… и чего-то еще, чего-то обжигающего. Собственный голос прозвучал странно и непривычно, как будто откуда-то сверху. Тепло растекалось, разгораясь изнутри, словно золотистое пламя, подпитываемое волшебными маслами. Кровь, как бурлящий поток, все быстрее неслась по венам.

В ушах Пьера стоял мягкий гул, перед глазами разливалось розоватое сияние. Хижина как будто расширилась и посветлела. Пьер с трудом узнавал скудную обстановку, мерзкий хлам, на который красноватые огоньки черных свечей изливали свой горячий жар, разрастаясь в мягком полумраке. Кровь юноши вскипела, словно подожженная пульсирующим пламенем свечей.

Какой-то миг Пьер понимал, что все это результат злого колдовства, ведьминских чар, что были в вине. Навалился страх, хотелось бежать куда глаза глядят. И тут он увидел рядом с собой матушку Антуанетту.

Пьер мимолетно поразился произошедшей в ней перемене. И тут же страх и удивление были забыты вместе с недавним отвращением. Он понимал, почему волшебное тепло поднимается внутри него все выше и выше; почему его плоть светится, как красноватый огонек свечей.

Грязная юбка валялась у ее ног, и она стояла перед ним нагая, как первая ведьма, что звалась Лилит. Ее бугристое тело источало чувственность, бледный толстогубый рот манил обещаниями жарких поцелуев, каких никогда не подарят другие губы. Ямки на ее коротких округлых руках, впадинки на чудовищно обвислых грудях, тяжелые складки и выпуклые округлости боков и бедер таили бездны соблазна.

– А теперь я тебе нравлюсь, миленький? – вопросила колдунья.

На этот раз Пьер не отпрянул и, когда она навалилась на него тяжелым телом, дал волю жадным горячим рукам. Ее конечности были влажными и холодными; груди пружинили, как торфяные холмы на болоте. Тело было белым и совершенно безволосым, однако то тут, то там Пьер натыкался на странные наросты… будто на жабьей шкуре… и это не только не убивало, но, напротив, только разжигало желание.

Ведьма была такой огромной, что он с трудом обнимал ее обеими руками, а чтобы прикрыть хотя бы одну грудь, ему потребовались бы обе ладони. Однако вино зажгло кровь Пьера неудержимым любовным пылом.

Ведьма отвела его на кровать за очагом, на котором таинственно булькал громадный котел, испуская пары, что клубились в воздухе, принимая расплывчатые, непристойные очертания. Кровать оказалась жесткой и голой, но мягкая плоть колдуньи была подобна роскошным подушкам…

Пьер проснулся, когда забрезжил рассвет и высокие черные свечи догорели и расплавились. Усталый и сбитый с толку, он тщетно пытался вспомнить, где он и чем занимался. Обернувшись, рядом на кровати Пьер увидел жуткое чудище из ночных кошмаров: омерзительную жабу размером с толстую женщину. Ее конечности напоминали женские руки и ноги. Бледное бородавчатое тело прижималось к нему чем-то округлым и мягким, напоминающим грудь.

При воспоминании о прошедшей ночи к горлу подкатила тошнота. Пьер был самым подлым образом обманут и поддался злым ведьмовским чарам.

Ему казалось, его душит инкуб, сдавливая тело и конечности. Пьер закрыл глаза, чтобы не видеть матушку Антуанетту в ее истинном мерзком обличии. Затем осторожно, с немалым трудом выскользнул из-под придавившей его кошмарной туши. Чудище не пошевелилось; Пьер немедля сполз с кровати.

И снова как зачарованный всмотрелся в ту, что там лежала, – и увидел только грузную тушу матушки Антуанетты. Возможно, огромная жаба просто почудилась ему со сна. Пьер слегка перевел дух, но желудок еще сжимался от болезненного отвращения при воспоминаниях о распутствах, которым он предавался ночью.

Опасаясь, что ведьма проснется и попытается его удержать, Пьер бесшумно выскользнул из хижины. Стоял день, но все вокруг было затянуто холодным бесцветным туманом, что окутывал тростники и, словно призрачный занавес, нависал над тропинкой, которая вела в деревню. Юноша пошел по тропинке, а туман, клубясь, потянулся к нему алчными пальцами. Вздрогнув, Пьер склонил голову и запахнул плащ.

Все гуще становился туман, он клубился и извивался, пока Пьер шагал, различая тропинку лишь в нескольких шагах перед собой. Тяжело было находить метки, различать знакомые ивы, которые выскакивали на него из тумана, словно серые призраки, и исчезали в белесой мгле. Никогда еще юному подмастерью не доводилось видеть такого тумана: будто слепящий дым валил из сотни ведьмовских котлов.

Пьер больше не был уверен, что идет в правильную сторону, но полагал, что преодолел полдороги. Вскоре на пути начали попадаться жабы, которые до поры до времени прятались в тумане. Бесформенные и раздутые, они восседали поперек тропинки или неуклюже выпрыгивали с обеих сторон прямо перед юношей.

Некоторые жабы с отвратительным шлепком врезались ему в ноги. Нечаянно наступив на одну из них, Пьер поскользнулся, жаба мерзко хлюпнула, и юноша едва не свалился в болото головой вперед. Перед глазами мелькнула черная топь.

Пытаясь выбраться на твердую почву, Пьер принялся давить жаб, превращая их в омерзительную жижу. Болото кишело мерзкими тварями. Они выпрыгивали на него из тумана, липкими телами врезаясь в ноги, туловище, лицо. Жаб становилось все больше, настоящий дьявольский легион. В ярости их прыжков ему чудился злобный умысел. Пьер больше не мог передвигаться по кишащей жабами тропинке, он шатался, точно слепец, закрыв руками лицо. Его охватил жуткий, сверхъестественный ужас. К нему словно вернулся кошмар его утреннего пробуждения в ведьминой хижине.

Жабы преграждали юноше путь, как будто хотели развернуть его к хижине матушки Антуанетты. Они стучали по нему, как чудовищных размеров градины, как снаряды, выпущенные невидимыми демонами. Земля была усеяна жабами, воздух наполнен их телами. Пьер с трудом держался на ногах, придавленный весом жаб.

А жабы все прибывали, обрушиваясь на юношу, подобно ядовитой буре. И тогда Пьер дрогнул и бросился бежать наугад, не разбирая дороги. Утратив понятие о направлении, желая одного – избавиться от этих невозможных полчищ, – он мчался мимо камышей и осоки, и земля студенисто подрагивала у него под ногами. За спиной Пьер слышал мягкое хлюпанье; иногда жабы вырастали перед ним стеной, вынуждая его свернуть; не раз преграждали путь перед опасными трясинами, в которых он непременно утонул бы. Жабы ловко и согласованно вели его к цели.

Наконец, словно кто-то отдернул плотный занавес, туман рассеялся, и в сиянии солнечных лучей Пьер увидел заросли ивы, окружавшие хижину