здесь прежде Тулоса; ржавая кованая дверь на разболтанных петлях была приоткрыта. На земле лежал потухший факел, брошенный, без сомнения, кем-то из уходивших могильщиков. Тулос спохватился, что, собираясь, не взял с собой ни свечи, ни лампы, и решил, что этот так кстати оказавшийся здесь факел – добрый знак.

Запалив его, Тулос вступил под своды гробницы. Он не стал тратить времени на пыльные саркофаги у самого входа: в прошлый их визит Илалота показала ему укромную нишу в самой глубине усыпальницы, где в положенный срок рядом с прочими отпрысками их угасающего рода предстояло упокоиться ей самой. В затхлом, застоявшемся воздухе вдруг неуловимо повеяло дыханием весеннего сада, одуряюще сладким ароматом жасмина, невесть откуда взявшегося в этой обители мертвых. Благоухание привело Тулоса к саркофагу, который единственный среди всех был открыт. Там в своих пышных погребальных одеяниях с полусмеженными веками и чуть приоткрытыми губами лежала Илалота, все такая же ошеломляюще красивая, такая же обольстительно бледная и неподвижная, как и в тот миг, когда сердцем Тулоса завладел черный морок.

– Я знала, что ты придешь, о Тулос, – прошептала она и слабо, как бы невольно, затрепетала под его все более пылкими поцелуями, которыми он принялся покрывать сначала ее шею, а потом грудь…

Факел вывалился из руки Тулоса и угас в густой пыли…

Ксантлика, еще засветло удалившаяся в свои покои, спала неважно. Быть может, слишком много или слишком мало выпила она хмельного тасуунского вина, или возвращение Тулоса слишком сильно разгорячило ее кровь, а жаркий поцелуй, который он запечатлел во время тризны на руке Илалоты, всколыхнул в душе ревность. Царица не находила себе места; беспокойство подняло ее с постели задолго до часа условленной встречи с Тулосом, и она подошла к окну в поисках прохлады.

Однако воздух казался раскаленным, точно подогреваемый незримыми жаровнями; сердцу было тесно в груди, а зрелище залитых лунным светом садов не успокаивало, а только больше растравляло душевную смуту. Ксантлика поспешила бы в павильон, но, несмотря на снедавшее ее нетерпение, хотела заставить Тулоса ждать. Она выглянула в окно и вдруг увидала его внизу. Он шел меж беседок и клумб, и ее поразила его непривычная поспешность и целеустремленность. Однако с каждым шагом он удалялся от назначенного места их встречи. Он скрылся из виду, ступив на кипарисовую аллею, что вела к северным воротам, и изумление царицы вскоре сменилось тревогой и гневом, когда она поняла, что возвращаться он не собирается.

Ксантлика и помыслить не могла, чтобы Тулос, равно как и любой другой мужчина в здравом уме, посмел забыть о назначенном ею свидании, и в поисках объяснения предположила, что дело не обошлось без каких-то злых и могущественных чар. Столь же несложно, в свете недавних происшествий, свидетельницей которых она стала, и многочисленных толков, которые ходили среди ее подданных, оказалось и определить ту, что их навела. Царица знала, что Илалота была до безумия влюблена в Тулоса и безутешно горевала, когда тот покинул ее. Поговаривали, что она, хотя и тщетно, перепробовала самые разнообразные приворотные чары, чтобы вернуть неверного возлюбленного; напрасно вызывала она демонов и приносила им жертвы, бесплодны были ее старания извести Ксантлику и наслать на нее порчу. В конце концов Илалота умерла от досады и отчаяния, а может, умертвила себя при помощи какого-нибудь хитрого яда… А как гласило известное тасуунское поверье, ведьма, умершая таким образом, от неутоленных желаний и тщетных обрядов, могла обратиться в ламию или вампиршу и добиться тем самым исполнения всех своих заклятий…

Царица содрогнулась, вспомнив все это; слишком хорошо она представляла себе судьбу Тулоса и опасность, которой он подвергает себя, если ее опасения верны. И, отдавая себе отчет, что навлекает на себя опасность ничуть не меньшую, Ксантлика приняла решение последовать за ним.

Сборы ее не заняли много времени, ибо надо было торопиться; однако она вытащила из-под шелковых подушек маленький острый кинжал, который всегда держала под рукой. Клинок от острия до рукоятки был покрыт ядом, равно, как утверждали, пагубным и для живых, и для мертвых. Зажав его в правой руке, Ксантлика взяла в левую фонарь, который мог понадобиться ей позднее, и на цыпочках поспешила к выходу из дворца.

Остатки хмеля выветрились, и в голове ее всколыхнулся рой смутных расплывчатых страхов – точно голоса предков пытались предостеречь царицу. Однако, твердая в своей решимости, она двинулась в том же направлении, в котором скрылся Тулос, по следам могильщиков, что относили Илалоту к месту погребения. Луна, словно источенный изнутри червями бледный лик, провожала ее взглядом, переползая от дерева к дереву. Мягкая поступь ее котурнов нарушала мертвую тишину и, казалось, разрывала тонкую призрачную пелену, отделявшую царицу от мира потусторонних ужасов. В памяти Ксантлики всплывали все новые и новые легенды о существах, подобных Илалоте, и сердце замирало у нее в груди, ибо она знала, что ей предстоит противостоять не смертной женщине, но порождению самых темных сил зла. Но сквозь леденящий ужас мысль о Тулосе в объятиях ламии раскаленным тавром жгла ее сердце.

Перед Ксантликой, словно готовая проглотить ее исполинская пасть, ощерившаяся клыками белых надгробий, простирался некрополь, утопающий в непроглядной тени погребальных деревьев. Воздух стал затхлым и зловонным, точно тлетворное дыхание открытых склепов отравляло его. Царица дрогнула и на мгновение остановилась в нерешительности; незримые черные тени, казалось, восстали из могил и окружили ее плотным кольцом выше памятных стел и древесных крон, готовые наброситься, если она отважится сделать еще хоть шаг. Однако она поспешно направилась к темному входу и с трепетом засветила фонарь. Его луч острым клинком пронзил жуткую подземную тьму, и Ксантлика, с трудом подавляя ужас и отвращение, вступила в эту обитель неживых… а может, и нежити.

Однако, оставив позади первые несколько поворотов лабиринта, она поняла, что не видит ничего более омерзительного, нежели могильная сырость и вековая пыль, и ничего более пугающего, нежели ряды саркофагов, которыми были уставлены глубокие каменные ниши, вытесанные в стенах, – саркофагов, которые стояли безмолвные и никем не тревожимые с тех самых пор, как заняли тут свое место… Никто не покушался на вечный сон мертвых, никто не осквернял необратимость небытия…

Царица почти уже была готова усомниться, что Тулос побывал здесь до нее, пока, посветив наземь, не обнаружила среди следов грубой обуви могильщиков в глубокой пыли изящные отпечатки его остроносых пуленов. Следы Тулоса вели только в одну сторону, тогда как все остальные явно побывали здесь и вернулись обратно.

И тут откуда-то из мрака впереди донесся странный звук –