Дело совсем застопорилось. А с моими новыми симптомами: аритмия, головокружение – меня вообще все время тянуло лечь, закрыть глаза и просто отдышаться. Вот я и сидела перед Кобзевым словно сомнамбула, едва перебирая страницы томов и совершенно не понимая, что там написано.

– Людмила Владимировна, вы не могли бы читать побыстрее? – подгоняет меня Кобзев.

– Послушайте. Вы хоть немного представляете, как мне тяжело дается дорога сюда? Четыре часа в автозаке – это как вообще? – спрашиваю я Кобзева. – У меня все плывет перед глазами! Я сейчас едва сижу! А потом еще и обратно ехать столько же часов! Почему вы не приносите тома дела в СИЗО? Как это раньше делали?

– Потому что каждый визит в СИЗО – это на весь день. А у меня гора работы.

– Ну хорошо. Не вы лично. Так кто-то другой пусть приходит. В прошлые разы материалы приносили ваши оперативники.

– Хм… У меня нет таких ресурсов сейчас.

– То есть вы так и будете мучить меня до бесконечности, вывозя в кабинет?

– Почему до бесконечности. Вот еще разок вывезу, а потом – подам на суд на ограничение. Знаете, что это такое?

– Знаю…

Что ж, думаю, спасибо за откровенность. Значит, снова будет суд по ограничению. И исход его уже определен. Задолго и заранее. И ничего тут не сделать – хоть убейся! И я ощущаю себя в какой уже раз тряпичной куклой-марионеткой, которую мотают туда-сюда чьи-то гигантские руки. Которые разыгрывают какую-то неведомую мне игру. Неизвестную мне пьесу. «…Весь мир театр, а люди в нем – актеры». Но в тюремной реальности люди не актеры, а игрушки. Маленькие, жалкие, ничего не решающие игрушки. И почти всегда сломанные.

Я действительно чувствовала себя какой-то сломанной. В первую очередь физически. Кровавая шишка на моей ноге постепенно сдулась и исчезла, оставив под кожей лишь небольшое синее пятно. Но мое прежнее самочувствие никак не возвращалось. Сердцебиение и странная непривычная одышка все еще сопровождали каждое долгое или усиленное движение – будь то ходьба, подъем по лестнице или что-то такое.

Сломанная и очень уставшая Люда. Вот каким было мое тогдашнее состояние. И когда меня привезли в Тверской суд, я с тупым равнодушием – мол, делайте что хотите! – выслушала постановление об ограничении меня в ознакомлении с материалами дела. Все это уже было, все это я уже проходила. И не раз! Меня накрыло ощущение, что я завязла в болоте, и все бессильно барахтаюсь в нем, год за годом, не сдвигаясь ни на миллиметр в сторону берега…

А дальше снова кабинет Кобзева. Подписываем 217-ю статью УПК. И вот тут-то произошло нечто абсолютно новое! Кобзев говорит:

– Людмила Владимировна, я обязан задать вам вопрос. На основании изменений в законе о судах присяжных – желаете ли вы рассмотрения вашего дела судом присяжных?

Я смотрю на Марка, он кивает.

– …Да, желаю!

– Тогда напишите об этом вот здесь…

И я пишу, что желаю, чтобы мое дело рассмотрел суд присяжных. Конечно же, я этого желаю! С самого начала Марк говорил, что с нашим отечественным правосудием – шанс на оправдательный приговор есть только с судом присяжных. Но раньше мое дело не попадало под категорию дел, которые могли рассматриваться присяжными. А с июня 2018 года, после принятия изменений в законе, это наконец стало возможным. Теперь и в районных судах – а только там рассматривались дела моей категории – можно было проводить суды присяжных.

Ну все! Теперь все может пойти по-другому! А может, и вообще все изменится! Наконец-то! От осознания этого факта у меня все внутри даже похолодело. Так что же теперь будет?..

Разные суды присяжных

Да, суд присяжных дарил огромную надежду на счастливый исход. Но в то же время – за все мое время заключения – я ни разу не сталкивалась с тем, чтобы суд присяжных кого-то оправдал. Еще в 2016 году я застала в нашей камере женщину, получившую после суда присяжных 13 лет. Мишкина Анна Борисовна. Бывшая врач, а ныне участница страшного группового убийства. С несколькими жертвами, с пытками и сожжением тел. Присяжные признали ее виновной, и в камере болтали, что де да, она виновна. И еще как! Но как было на самом деле – никто ведь не знал. Анна Борисовна эта – а она пробыла при мне в камере всего с неделю – ни с кем не откровенничала. Была молчаливой и хмурой такой теткой. И так же молчаливо и хмуро она уехала на этап. И я помню, как кто-то резюмировал тогда, если суд присяжных признает человека виновным – то сроки дают намного больше, чем если бы это был обычный суд! Примерно на треть больше.

А дальше у нас появилась Кристина Бедикова. Как сейчас помню: стоит на пороге 107-й вся такая нервически-возбужденная, машет руками. Рассказывает, что приехала к нам в Москву из Икшы, что Московской области. На суд присяжных. Ей было тридцать с чем-то лет. Молодая, в принципе. Копна кучерявых рыжих волос, веснушки. Очень громкий голос, который поначалу всех пугал и нервировал. Но мне Кристина почти сразу понравилась. Я увидела, что она очень простой и открытый человек. Душа нараспашку. Остальные это тоже очень быстро поняли, так что мелкие Кристинины недостатки не помешали всем отнестись к ней нормально.

Кристина сразу же вывалила все обстоятельства своего дела. А дело ее походило на многие другие, здесь встречаемые. Компания отмечала праздник. Все перепились. Кристина просыпается, а рядом – труп подвыпившей подруги. А другая подруга пытается объяснить, что вроде как нечаянно ее убила, в ссоре. В самозащите. И мол, «помоги замести следы, дорогая Кристиночка, умоляю!» И они стали заметать следы, попытались спрятать тело. Но все раскрылось, и теперь Кристину и ее подругу судят по 105-й статье части 2-й.

Все с одной стороны просто, а с другой – по рассказу Кристины – эту ее подругу-убийцу уже ранее судили. И тоже за убийство. Отсидела она как-то очень быстро, и вот теперь загремела снова.

– Разве это не странно? – спрашиваю.

– Почему странно?

– Потому один раз – случайность, а второй раз уже не очень… Неужели все-таки это была самооборона? Ты ей веришь?

– Нюрке-то? Да верю, наверное… Но главное же, чтобы присяжные ей поверили. Это она ведь решила, чтобы у нас был суд присяжных.

– Нет, Кристин. Главное, чтобы присяжные поверили, что ты тут ни при чем. Понимаешь?

И вот Кристину повезли на первое заседание. Она возвращается, и мы начинаем ее расспрашивать – интересно же.

– Ну как там? Видела своих присяжных? Кто они? – мы уже