Началась оживленная перестрелка — из‐за деревьев, кустов и случайных прикрытий. Полянка была окружена, и разбойники, отстреливавшиеся вне сакли, один за другим были перебиты. Но лежали на траве и жертвы со стороны стражи.

Измайлов укрывался за толстым дубом, предоставив руководить боем вахмистру.

Перестрелка длилась уже несколько часов. В живых оставались только глава шайки и Имам-мирза. Оба заперлись в сакле и оттуда отстреливались. Подступиться возможности не было, смельчаки расплатились за попытку.

Наконец, двум горцам удалось, обманув бдительность разбойников, пробраться по траве сзади сакли и взобраться на крышу. Проломали ее и в проделанное отверстие застрелили обоих разбойников.

Дали знать о конце Измайлову.

В официальном сообщении Романовского наместнику сообщалось, конечно — по докладу Измайлова, что два укрывшиеся разбойника отчаянно защищались и никого к сакле не подпускали. Но герой — подпоручик Измайлов, выбив ногой дверь, мужественно ворвался в саклю и лично застрелил, одного за другим, атамана шайки и Имам-мирзу.

Измайлов получил за геройство следующий чин. Моя ревизия установила иную картину.

Еще ревизии

К председателю Совета министров поступила в 1909 году жалоба на незаконные действия полиции в Елисаветполе.

Наместника в Тифлисе — это было летом — тогда не было, а заменявший его генерал Н. П. Шатилов командировал меня — обревизовать полицию[618]. Для такой цели командировать вице-директора являлось сильной мерой, но Шатилов в таких тонкостях не разбирался.

Взявши с собою опять постоянного помощника по ревизии Д. Д. Стрелкова и переводчика нашей канцелярии М. А. Векилова, приехал.

Ревизия вызвала сильное смущение у губернатора Георгия Самойловича Ковалева, который был раньше сам полицеймейстером в Тифлисе, но после того, как был в 1906 году покалечен брошенной в него бомбой[619], получил в компенсацию этот пост. Конечно, для его смущения основания были, но я постарался смягчить ему эти ощущения, так как лично за ним ничего предосудительного не было.

Полиция оказалась такой же неудовлетворительной, какой она была в ту пору повсюду и какой только она быть и могла, так как на грошовое содержание, не позволявшее, в сущности, и жить, призывались люди, облекаемые большой властью над населением. Были взятки, поддержка притонов с девицами и т. п.

Между прочим, вырисовывалась видная в губернском городе роль темного проходимца — еврея Неймана, содержателя третьесортной гостиницы с подозрительными девицами. Этот проходимец, благодаря близости к полиции и даванию денег взаймы разным представителям власти в городе, приобрел совершенно нетерпимое значение. Он стал скрытым агентом власти, через которого, с помощью взяток, можно было обделывать разные дела.

Когда я указывал на эту грязь Ковалеву, он резонно отвечал:

— Что поделаешь! Конечно, наши пристава и полицейские чиновники в нравственном отношении ничего не стоят. Но честные люди на выплачиваемое им грошовое содержание не идут, а состав полиции пополнять нужно. Выгоню я пристава или околодочного, его тотчас же возьмет бакинский или эриванский губернатор. Выгонит он, беру я. И должен брать, потому что без полиции обойтись нельзя, а других, честных кандидатов, не найти…

Эта справедливая жалоба имела, в сущности, тогда всероссийский масштаб.

Понадобилось мне повидать вице-губернатора князя Сергея Дмитриевича Оболенского; зашел к нему в губернское правление. Двери открыты, доступ каждому свободен, у входа — никого. Я поднялся вверх, прошел по помещениям, кабинетам, видел брошенные по столам дела, мог бы их унести… И ушел я так, что о моем посещении никто бы и не знал. Мне не хотелось из‐за этой патриархальности поднимать историю, и я ограничился рассказом об этом Оболенскому, который, как главный начальник губернского правления, был немало сконфужен.

В своем отчете наместнику я рекомендовал удалить полицеймейстера (не дожидаясь, он и сам ушел) и выслать из Елисаветполя Неймана; чем кончилось — не знаю.

Приглашает меня помощник наместника Ватаци:

— Только что пришла телеграмма о недопустимом явлении: стачке городской полиции в Туапсе. Все городовые вдруг отказались продолжать службу. Немедленно поезжайте и расследуйте, в чем дело!

— Слушаю!

— Это — вам официальное поручение. А по секрету я поручаю вам съездить в Новороссийск и присмотреться к действиям губернской власти. Но замаскируйте это и о результатах доложите лично мне.

Последнее, лично для меня, было поручением щекотливым. Во-первых, при постоянных пребываниях на даче под Новороссийском, у меня завязались личные хорошие отношения и с губернатором Алексеем Александровичем Березниковым, и с вице-губернатором Александром Федоровичем Мосоловым. Во-вторых же, Березников был в личных дружеских отношениях с моим начальником Петерсоном и пользовался его особым покровительством.

Мы условились с заведующим особым отделом по полицейской части при наместнике Г. Л. Львовичем, что он пошлет губернатору телеграмму о моей ревизии с расчетом, что она получится за несколько часов до моего прибытия. Так и вышло. Но мое имя, как громящего ревизора, слишком прошумело на Кавказе, и мой приезд у губернских властей вызвал большое волнение.

В Туапсе встретил меня на пароходе начальник округа подполковник А. М. Циклауров, и меня приятно удивило его спокойствие. Это предсказывало, что ничего особенного не произошло.

В это время Туапсе было переполнено, в связи с постройкой порта, народом. Гостиницы так были полны, что для меня с трудом нашли маленький номер, вроде курятника, в деревянной пристройке при гостинице.